Купол надежды

Казанцев Александр Петрович

Совсем в другой обстановке хотелось бы принять Николая Алексеевича, который все больше казался Аэлите человеком замечательным. И он, как и пообещал, приехал к обеду. Никого больше Аэлита не ждала.

Бемс, помня Анисимова по институту, бросился к нему на грудь как к давнему другу. Аэлите пришлось унять бурную радость пса.

Пока Николай Алексеевич раздевался в передней, Аэлита стояла в дверях, смущенная тем, что зачем-то надела свое лучшее платье, такое же яркое, как на «пире знатоков». Она немало

потрудилась над высокой прической «марумаге», но обошлась без косметики. И все же, вероятно, от смущения или волнения, щеки ее так пылали, что гость это заметил.

— Вы прекрасно выглядите, Аэлита, — сказал он, целуя ей руку.

— Ну что вы, Николай Алексеевич! — потупилась Аэлита. — Я сегодня состарилась еще на один год. Честное слово!

— Пришел поздравить вас с этим. Но все равно вам меня не догнать, — усмехнулся Анисимов.

— А мне и не надо догонять! — выпалила Аэлита. — Человеку не столько лет, сколько значится в паспорте, а сколько другим кажется.

Анисимов почему-то вздохнул:

— Какой-то мудрец сказал, что беда не в том, что мы стареем, а в том, что остаемся молодыми.

Аэлита задумалась, над скрытым смыслом этих слов. Он, вероятно, имеет в виду конфликт между возрастом и неостывшими желаниями, стремлениями. Конечно, он молод душой и уж, во всяком случае, в этом отношении моложе Юрия Сергеевича Мелхова, хотя и сед и прожил долгую жизнь.

Аэлита повела Николая Алексеевича в комнату, заметив, что в руке он несет сверток.

— Вот приготовил ко дню вашего рождения, — сказал Анисимов, принимаясь его развертывать. — Три поэта — три портрета.

Аэлита рассматривала искусную чеканку на меди.

— Это вы сами? — удивилась она.

— Увлечение молодости! Ради вас вспомнил. Вы меня многое заставляете вспоминать.

— Ну что вы, Николай Алексеевич! Но как похож Александр Сергеевич! А что это за подпись?

— На каждом портрете по две строчки. Тоже для вас написал. Хотел выразить в них свое представление о поэтах. Не знаю, как получилось. Во всяком случае, кратко.

Аэлита громко прочитала первую надпись:

— Лицей. Друг-няня. Сказки. Кружки.

Певец зари. Царь. Выстрел. — Пушкин.

Действительно кратко! Но и ясно. Всего несколько слов. А ведь какая жизнь отражена. Право-право!

— Должно быть, чем ярче человек, тем проще о нем надо сказать.

Аэлита взяла в руки второй портрет!

Плетень. Березки. Сени.

Любовь и грусть. — Есенин.

Удивительно! — только и сказала она. — А это что? — Она не успела развернуть третий пакет.

— Я прочту на память начало строчек. Может быть, догадаетесь:

Вводил в мир

маяком стих

Владимир…

— Мая-ков-ский! — воскликнула Аэлита. — Он, конечно, он! Честное слово! В его поэзии, как и в фамилии, —

огонь маяка! Теперь помогите мне развесить портреты. Хотя я тут и временная жиличка, но без ваших портретов уже не могу!

И она засуетилась в поисках молотка и гвоздей. Наконец отыскала и с победным видом принесла.

Когда все портреты были развешаны по стенам, Аэлита сказала:

— Вот теперь вы выдали себя с головой, Николай Алексеевич!

— Вы так думаете?

— Я знала только несколько ваших строчек: афоризмы в форме каламбура. Помните, «колесо заколесило»?

— Еще бы!

— Теперь я знаю, что вы пишете стихи. И никогда, никогда мне их не читали.

— Так ведь однокоренные рифмы допускаю. И только для себя.

— Это еще важнее, если для себя. Пообещайте, что прочитаете.

— Попозже, если позволите. Я ведь только на музыку писал.

— На музыку?

— Да. На классиков.

— А у Маши, в квартире которой я обретаюсь, прекрасная коллекция пластинок. Право-право!..

— Нет ли этюда Скрябина Э 1 из второго сочинения?

— Наверное, есть. У нее все есть. На Север с собой не взяла.

Пока Аэлита разыскивала пластинку и налаживала стереопроигрыватель, Анисимов сидел, углубленный в свои мысли. А пес Бемс доверчиво прилег рядом, привалившись к его ноге. Тотчас захрапев, он олицетворял собой покой и уют.

Анисимов находился под впечатлением «игры в мяч», как он мысленно называл свои недавние посещения министерств и беседы с теми самыми людьми, которые отведали искусственных яств на «пире знатоков».

Сначала он попал к бывалому моряку, который только еще обживал свой просторный, отделанный дубом кабинет. Референт, знавший японский язык, присутствовал при беседе с академиком. Речь шла о производстве черной и красной икры для населения.

— Я понимаю, Николай Алексеевич. Икра ваша действительно морем отдает, рыбой. Это вроде бы и наше дело. Я вот даже о цене думал, какую на банках поставить. Посудите сами, ежели ее продавать в магазинах по вашей пустяковой себестоимости, никто же ее покупать не станет. Подумают, дрянь сбывают. Нет! Цену надо поставить сопоставимую с настоящей икрой. Тогда она пойдет.

— Это уж ваше дело, — заметил Анисимов. — Наука тут ни при чем.

— Это все верно. Было бы нашим делом, кабы не одно обстоятельство. Рыбное-то изделие на поверку, как тут мне подсказали, оказывается вовсе не рыбным. Нет, нет, я понимаю, что это искусственный продукт. Но я о ведомственной принадлежности. Что у вас идет на производство икры? Вы ее не из воздуха делаете, как мечтал Тимирязев, а из казеина.

— Верно. На первых порах из казеина. Но по своим качествам, которые отмечены экспертами, это «казеиновое изделие» не хуже дефицитной икры.