Купол надежды
Шрифт:
— Я напишу. Я уже кончаю. Честное слово!
— Надо спешить! Вкусом и запахом занимаются и за рубежом. Вот в Америке в широкую продажу пошли всевозможные искусственные кушанья из белка сои. А что, если они додумаются до нашей идеи градуировать приборы сверхчувствительным способом? Собаки и в Америке водятся!
— Я совсем не думала об Америке. Право.
— А надо думать. Поезжайте домой. Машину вам я уже вызвал. Завтра с утра пусть Бемс проделает все по моей программе… Отградуирует своим феноменальным обонянием наш
— Спасибо. Так я бегу, а то в яслях заждались.
Глава четвертая. ТРЯПКА НА ПАЛКЕ
Аэлита подъехала к дому.
Велико же было ее изумление при виде Спартака в военной форме и Остапа, которого знала еще на Урале мальчуганом. Поодаль стоял Юрий Сергеевич, смотря умоляющим взглядом.
Брат и сестра обнялись. Юрий Сергеевич бросился к сыну:
— Хочешь, поиграем в казаки-разбойники?
— А что такое казаки? — спросил Алеша.
Остап занялся Бемсом. Знал он такое «воробьиное слово», что собаки понимали его и «за своего считали», как он сам говорил.
Бемс проделывал все команды, которые подавал Остап: садился, ложился, вскакивал, лаял, приносил брошенную палку.
Юрий Сергеевич тем временем тщетно пытался растолковать трехлетнему сыну как бяки-казаки разгоняли демонстрации революционно настроенных рабочих. Аэлита расспрашивала Спартака о планах на будущее. С Юрием Сергеевичем она поздоровалась лишь издали, кивком. Потом повела гостей в подъезд.
— Мы сейчас с Алешкой придем, — крикнул Юрий Сергеевич. — Так хочется побыть вместе.
«Надо же дать Спартаку минутку на подготовку почвы!» — подумал он.
— Мама! — протестующе закричал мальчик, но отец уже тащил Алешу за руку. И он подчинился только потому, что Бемс остался с ним.
— И ты еще не нашел свою Тамару? — спросила Аэлита, усевшись рядом с братом на тахту.
Остап рассматривал портреты поэтов и читал стихотворные строки под ними.
— Да нет! — ответил Спартак. — Прямо к тебе. Словно знал, не все у тебя в ажуре.
— Нет, почему же? Очень даже в ажуре. Право-право!
Аэлита старалась не смотреть на брата. Она думала о Николае Алексеевиче и о том, что далеко не все у нее как надо.
Время, проведенное в Западной Германии, в особой палате, где Николай Алексеевич был таким близким, понятным, казалось далеким сном.
В Москве он опять отдалился, отгороженный стеной научных интересов. И даже на концерты они больше не ходили. И Аэлита, как никогда раньше, чувствовала себя одинокой.
— Брось, сестренка, — сказал Спартак. — Хоть ты и старшая, а насквозь просвечиваешь. Неладно у тебя. Скажешь, не так?
— Ну так. Только ты не знаешь почему.
— Отчего же не знаю. Мне Юрий Сергеевич все рассказал. Я понимаю. Нелегкое это дело… И даже близким родственникам нечего тут нос свой совать, а все-таки…
— Что все-таки?
Спартак покосился
— Пойду-ка я «выдам пенки». Заигрались наши детишки-то на улице в казаков-разбойников.
Когда он вышел, Аэлита закрыла лицо руками.
— Люблю я его! Честное слово! — прошептала она. — Сама не знаю как, но люблю.
— Ну что ж тут особенного? Столько лет прожили. Любовь, она остается.
— Да не Юрия я люблю, а другого! Пусть пожилого, но замечательного человека.
— Это которому сто два года?
— Юрий тебе так солгал? Не мог без этого! Как ты ему в состоянии хоть в чем-нибудь верить?
— Ты же верила. Как раз в мои годы.
— Верила! И теперь страдаю. Только тебе да папе могу сказать, как страдаю.
— А он, тот Мафусаил, что ли… Он, что? Не любит?
— Он никогда не говорил со мной о любви. И не нужно. Он слишком намного выше меня… во всем, во всем! Если бы ты знал, какой это человек!
— Да я тебе верю. Больше, чем себе.
— А ты и себе поверишь. Вы еще встретитесь!
Зазвучал звонок.
— Ну вот и ребятки с детплощадки, — сказал Спартак и пошел открывать.
Ворвались Алеша и Бемс, потом вошел Остап, широко ухмыляясь, а следом за ним бочком, совсем так, как его папаша Сергей Федорович, робко появился Юрий Сергеевич и встал у дверей. Куда делась его импозантность? Он даже сутулился, как отец.
— Ну и что? Наигрались? — спросил Спартак. — Так не в ту игру вы играли. Надо в пограничников. Остап, надевай шинель. Мы с тобой будем диверсантами, а Алеша — пограничник с собакой, служебной.
Мальчик захлопал в ладоши, глазенки его разгорелись.
— У нас все мигом, дело клевое, — говорил Остап, застегивая шинель.
Алеша гордо взял Бемса на поводок и потянул к двери.
Юрий Сергеевич печально провожал взглядом уходивших.
— Чуткие люди, — обратился он к Аэлите. — Поняли, что нам нужно поговорить.
— О чем? — нахмурилась та.
— Я хотел бы показать тебе написанное мной письмо, которое избавит меня от дальнейших объяснений.
— Садись, — пригласила Аэлита, указывая на тахту.
— Нет, ничего. Я тут с краешка на стульчике.
— Как хочешь.
Она взяла незапечатанный конверт и вынула оттуда письмо, адресованное президенту Академии наук СССР.
Аэлита поморщилась. Ей припомнилось другое письмо, написанное тем же почерком и переданное ей Николаем Алексеевичем.
«Глубокоуважаемый товарищ президент!
Считаю своим долгом порядочного человека снять с академика Анисимова Николая Алексеевича всякие подозрения, ложно высказанные мною. Я во всем ошибался и не боюсь в этом признаться. Моя жена чиста, и ее отношение к академику Анисимову адекватно уважению к старшему и почтенному человеку, Человеку с большой буквы, работы которого обеспечат благосостояние человечества на тысячелетия.