Курчатов
Шрифт:
Вчера я провела прекрасный вечер, который вспоминается мне сегодня, как чудный сон. Я Вам расскажу. Я с сестрами и Норой пошли провожать Нориных сестер на пароход, они уезжали в Ялту. Было уже совсем темно. Когда мы вошли в порт, то везде по набережным яркими звездами горели золотые огни и блестящими дорожками отражались в черном недвижном четырехугольнике моря в порту. И эта гладь моря с дрожащими дорожками света, в раме золотых огней, показалась мне роскошным большим залом под высоким звездным куполом неба… У парохода толпились провожающие моряки, разносчики. Шумела машина, и пар валил из трубы черными клубами. На фоне яркого света четко мелькали черные силуэты людей, веселых и смеющихся. Мы стояли у борта и болтали. Нора немного дурила, мы все заразились весельем кругом и тоже смеялись. Кругом бегали матросы, и с такой радостью я слушала их разговор, их настоящую русскую речь со специальными морскими терминами, которые мне так дороги. Недалеко стоял капитан, окруженный другими моряками. В полу-фантастическом
Жизнь действительно прекрасна, потому что есть море и чужие, неведомые, волшебные края. И я верю, что увижу их.
А пока я жду отъезда в Петроград и целыми днями читаю или даю концерты вместе с моим братцем, у которого очень недурной голос. Наш репертуар очень разнообразен, и при маме мы не всегда решаемся петь, потому, что наши голоса слишком звонки. Но когда мамы нет, я заливаюсь, как жаворонок… Пишите. Посылайте мне, Аполлон, Ваши оды прекрасной жизни и земле. Вера».
№ 5
«Петроград [после 21 октября 1921 г.]
[…] Но вообще меня уже начинает беспокоить такое детство в мои „почтенные“ годы. Нужно будет заняться собою. Только вот в дороге я приобщилась жизни. Это было так ужасно, так невыносимо тяжело, что мне казалось, я могу с ума сойти. Столько я видела несчастий и горя, что для меня года на три хватит. На Джанкойском вокзале, где мы сидели пять дней, одна девушка стала сумасшедшей от отчаяния и нужды и ночью говорила и металась около нас. По дороге люди садились на буфера и крыши и бывали несчастные случаи. Подумайте, женщины с маленькими детьми ехали три дня на крыше. У детей отморожены лица, красные, распухшие, прямо не похожи на людские. Это у грудных детей! На Харьковском вокзале с какой-то женщиной случился припадок, болезненный ужасно. Она кричала и стонала на весь зал, просила, чтобы ее убили. Ну, тут уж и моих сил не хватило после бессонной, тревожной ночи, и я бегом убежала оттуда. А потом путешествие от Харькова до Москвы в вагоне для женщин и детей! Вы знаете, там было столько людей, что боялись, не проломится ли пол теплушки. Одного ребенка чуть не задавили вещами. Бабы ругались, даже дрались, дети все время кричали. Столько я видела несчастий. Особенно дети страдают, совсем маленькие. Может быть, и не стоило мне вспоминать. Это старое уже, да уж очень живо все это у меня. Наша дорога, длившаяся три недели, была сплошь ужасом. И как мы с Надей доехали, целы и невредимы, это один Бог знает. Только сейчас я не могу без содрогания думать о каком бы то ни было путешествии. Все вокзалы и города, какие мы проезжали, ненавистны мне. Вот, пожалуй, за дорогу я подросла порядочно. И все у меня мысли о том, как сделать себя лучше, терпеливее, терпимее, победить страх и отвращение перед несчастьем и суметь помочь. А мне это так трудно, трудно, потому что во мне столько нехорошего, которое в меня прямо-таки вросло. Ну не буду больше об этом.
Вот вспомнила прошлое, и упало мое настроение. Вечер. Я сижу одна у Димы за столом и пишу. Рядом лежит Надя. Она больна, у нее сильный жар, и из соседней комнаты я слышу ее частое дыхание. Нюся обещала сегодня прийти ночевать ко мне, и я жду ее. Порой мне бывает очень тяжело с сестрой, и я делаюсь малодушной. А все-таки жалко, Игорь, что Вам не удастся приехать сюда или в Москву. Вы бы так легко могли бы поступить тут в любое техническое [заведение]. Дима — секретарь приемной комиссии во все технические учебные заведения, и он экзаменует поступающих. Вы бы, конечно, выдержали и поступили куда угодно. Мы с Надей тоже держали экзамен у Диминого помощника и выдержали. У меня до сих пор есть бумажка для поступления в Путейский институт, да я предпочла Университет.
Знаете, я иногда думаю: звонок, открывают дверь и зовут меня, я выхожу в переднюю и вдруг… вижу Вас. Я была бы рада. А в Симферополе действительно тоскливо, я представляю себе. Вы должны с головой уйти в науку, и тогда год пройдет незаметно. Уж воображаю, какой Вы будете ученый и какой у Вас будет деловой вид, когда по утрам Вы шагаете по Потемкинской в Университет. Рада буду посмотреть на Вас хоть и через полтора года. Все в руках судьбы!
У нас наступила зима. Очень ранняя. Лежит снег, небольшой мороз и ясные, тихие дни. Скоро по Неве лед пойдет. Скоро мы будем кататься на саночках. Почему Вас нет здесь? Вот Вы не можете видеть величавого Исаакия в снегу и изящное здание Сената, и Медного Всадника! Не могу я писать Вам о красотах моего возлюбленного Петрограда, потому что ничего не передашь и все это нужно знать и любить самому. Я хожу и декламирую стихи Пушкина. Вы полюбили моего поэта?
Я рада за Вас. Слава Богу, Вы не похожи на тех, кто говорит: „Пушкин какой-то бездушный и избитый, его учишь в гимназии, а вот Лермонтов…“ и т. п. Вот я Вам напишу некоторые мои любимые стихи, которые мне вспоминаются сейчас. Перечтите их: „Погасло дневное светило“, „Ненастный день потух…“, „Прозерпина“, „Ночь“, „Элегия“, „Под небом голубым…“, „Близ мест, где царствует Венеция златая…“, „Приметы…“, „Я ехал к вам…“, „Не пленяйся бранной славой…“, „Напрасно я бегу к сионским высотам…“, „Отцы-пустынники и жены непорочны…“, „Жил на свете рыцарь бедный…“ и другие — все-все мои любимые! Я люблю „Пир во время чумы“, „Моцарт и Сальери“.
Пора кончать. Пробило час. Почитаю еще немного роман Вернера, которого я читаю на сон грядущий, и лягу спать. Нюси нет, и мне тоскливо. Почему-то всегда в такие минуты я вспоминаю стихи Лохвицкой: „Проходит жизнь. В мечтаньях об ином ничтожна и пуста… А где-то смех и счастье бьет ключом и жизнь, и красота!..“ Я ужасно стала серьезная и почти не смеюсь. Прощайте. Пишите о себе и обо всем скорее. Вера. Вас. Остр., 14 линия, д. 35, кв. 5».
№ 6
«Петроград [конец сентября — октябрь 1921 г.]
[…] Я не чувствую себя особенно счастливой и удовлетворенной, я вошла в колею и иду по ней и не сойду с рельс. Но ведь жизнь в своих мелочах всегда приносит и огорчения, и разочарования, которым подчас придаешь слишком много значения, и поэтому печалишься зря. В общем, жизнь очень однообразна. Днем все берет Институт. Вечером занимаюсь, играю, редко и мало читаю, принимаю все тех же старых и скучных людей, но с которыми связано все-таки много хорошего в прошлом, и поэтому иногда бывает хорошо в их присутствии. Изредка театры, которые, как ни странно это, дают мало душе, изредка приятные прогулки за город, и каждое воскресенье Эрмитаж, где я изучаю старинную живопись с бесконечными благоговением и восторгом перед мощью гениев далекого прошлого. Вот моя жизнь. Я не думаю о будущем. Ведь оно начнется только через 5 лет, когда я окончу Институт, а до тех пор еще много будет времени подумать. А теперь фон моей жизни преимущественно носит сероватые оттенки, но это не горести, не страдания — это повседневность.
Да, знаете, у меня в Институте вышла интересная встреча: Райко, помните его? Ведет у нас упражнения по физике, и я опять работаю у него. Мы как-то раз вспоминали Симферополь, и мне было приятно разговаривать с ним. Я так хорошо вспомнила физику, кабинет в Симферополе (кажется — это Нагорная улица?), вспомнила Вас и Ваших друзей, работающих с какими-то сложными машинами, на которые мы, простые смертные, смотрели с большим почтением. Вспомнила, как раз мы ходили с Вами смотреть на звезды, и вспомнила милого Козякина (он уж, наверное, скоро кончает свой политехникум?). Все это очень приятно и хорошо вспоминать, а лучше еще было то время, когда это было. Кончаю. Пишите, и советую заходить на почту чаще, чем через 20 дней. Вера.
На столе у меня стоит букет астр. Как привет от северной осени посылаю Вам один цветочек. Это немножко сентиментально, ну да уж ничего».
№ 7
«Петроград, 2 января 1922 г.
С Новым Годом, милый Игорь! Желаю Вам всего, всего чего ни захотите, чтобы быть счастливым. Хорошо было бы нам с Вами увидеться в этом новом году. С интересом и радостью взглянула бы я на нового Игоря, столько пережившего и передумавшего за это время, а Вы посмотрели бы на новую Веру. Как Вы встречали Новый год, весело ли, окрыленный надеждами и мечтами? Я очень тосковала в этот вечер, дядя ушел к знакомым, а мы с Надей так устали, потому что накануне не спали всю ночь, провожая Старый год, что остались дома. Я лежала в кровати, читала воспоминания о Комиссаржевской, которые окончательно подорвали мое настроение. Вы слыхали о ней? Знаменитая, гениальная артистка, вечно искавшая, вечно метавшаяся душою, всегда жившая на сцене жизнью своих ролей и так трагически погибшая от черной оспы в Ташкенте во время гастролей. Книга написана прекрасно, и когда я читала, то мне передалось это нервное напряжение всего ее существа, вечное беспокойное стремление вперед, вечные искания нового, лучшего в искусстве и, наконец, — ужас ее конца. С таким тяжелым и напряженным настроением я встретила этот Новый год, 20-й в моей жизни.