Курчатов
Шрифт:
Мне жалко, что мои письма, по-видимому, не доходят до Вас. Я Вам писала часто, а Вы говорите, что вот уже месяц, как я молчу. Жалко, что транспорт так плохо налажен.
Моя жизнь?.. Мне стыдно писать о ней. Вот, когда я так спокойно сижу одна и обдумываю все, что вижу, что живу пусто, бессмысленно и глупо. Но как увлекает меня эта пустота, шумная, пестрая! Стыдно. После трех лет тихой, детски простой и ясной жизни в Феодосии, потом очень тяжелой, в сущности, для меня зимы в Симферополе, потом опять феодосийской тиши, одиночества и однообразия летом — здесь наступила реакция. Мы с сестрой увлеклись тем веселым, легким, приятным и пестрым, что может дать нам здешняя жизнь. Я почти не учусь, Университет стоит в стороне, и одна мысль о нем терзает мою совесть, поэтому я ее гоню. Не то чтобы я не хотела учиться, о нет, я очень хочу, мучаюсь своею распущенностью, но, знаете, всю меня охватила какая-то лень, пассивность и даже беспечность в этой области. Чем сидеть за столом с карандашом в руках и выводить какие-нибудь формулы, гораздо приятнее разлечься на диване и читать какой-нибудь французский роман или историю архитектуры Петрограда, которой я теперь увлекаюсь. Знаете, это очень интересно. Я хожу по городу, смотрю на дома, на решетки, церкви, мосты, определяю век, стиль, любуюсь красотою, характерною для барокко или классицизма. Читаю прекрасную книгу Курбатова „Петербург“, а потом
Зима роскошная. На меня снег, мороз, мягкое, сероватое небо действуют как крепкое вино, и я хожу смеющаяся, румяная, с блестящими глазами. Я влюблена в Петроград. О, как жаль, что я не могу сейчас бродить с Вами здесь и знакомить Вас с бесподобной красотой моего родного города. Пишите. Вера».
№ 8
«Петроград, 26 января 1922 г.
Милый Игорь!
Наконец, сегодня получила Ваше письмо от 4 января. Ваше письмо пришло ко мне как бы из совсем мне далекого и чуждого теперь мира. Наука, Маркс, коммунистические идеалы… как это все бесконечно далеко сейчас мне, Игорь. Но, когда я прочла Ваше письмо, мне стало ужасно стыдно за мелочность и эгоистичность моей жизни. Я не могу сказать, чтобы моя жизнь была бы бесцветна, о нет. Масса ярких впечатлений, даже сильные переживания, даже серьезные мысли, но все это только вокруг меня самое, все это только я, да ближайшие ко мне люди. Мне кажется, что сейчас я переживаю период, который бывает у всех, когда превращаешься во взрослого человека, начинаешь общаться с широким кругом людей, и в отношении к ним и в отношении их к тебе появляется то новое, ощущая и замечая которое я говорю себе: „Я уже не маленькая девочка, я чувствую себя юной, я знаю, что полна свежести и привлекательности, молодости, я чувствую, что наступает время расцвета всего моего существа!“ И я радуюсь. Вы понимаете это? И невольно, общаясь с людьми, приходят в голову новые мысли и решаешь новые вопросы, но все это очень личного характера или же очень в узких рамках. Вы понимаете, я учусь жить и пока это очень весело и интересно минутами. В эти веселые, хорошие минуты я так забываюсь, так свободно радуюсь и веселюсь, что, когда они проходят и я возвращаюсь к обычному, мне кажется, что я просыпаюсь от сна. А когда я просыпаюсь, то на сцену является неумолимая совесть, злая, насмешливая критика себя и других и в конце концов вечный голос внутри говорит: „Не то, не то!“ А что же то, я и сама не знаю, наверное, хотя, пожалуй, и знаю. Да это уж очень сказочно-прекрасно для реальной жизни. Мне одна моя подруга, очень близкая, очень хорошая, говорит, со значением глядя на меня: „Я боюсь, Вера, что тебе трудно быть вполне счастливой, ты уж слишком многого хочешь“. Вы знаете, я сейчас этого боюсь и, говорю Вам искренно, с радостью отказалась бы от этого хотения, чтобы хоть раз сказать от всей души, в минуту спокойную и ясную — да, это то! И мне страшно, очень страшно, что этого не будет.
Вот теперь я увлекаюсь танцами, балами, маскарадами и т. п. И бываю вполне счастлива, когда в ярко освещенном зале, под плавную, очаровывающую музыку я танцую легко и свободно. Кругом меня тоже танцуют веселые, красивые пары, и в блеске света, погружаясь в звуки музыки, как-то мистически сливаясь и подчиняясь гармонии звука, чувствуешь себя легкой, свободной, полной грации. Это чувство похоже на экстаз. Теперь я понимаю, отчего когда-то были священные пляски. Упиваешься звуками, ритмом и грацией движений и красотой вокруг и в себе и доходишь до полного забвения реального, уносишься от грубого и пошлого во власть звуков и движений. Это дает мне радость и счастье. Да вообще тут приходится переживать много такого, что не скажешь так словами, это очень индивидуальное, очень тонкое. Если бы Вы были здесь, видели бы меня, я бы смогла рассказать, пожалуй, да Вы бы и сами почувствовали. Но все-таки я уже предчувствую в себе перелом и скоро или серьезно стану заниматься в Университете, или увлекусь другим серьезным. Ни танцы, ни встречи с милыми, симпатичными, но, в сущности, пустыми людьми не дают удовлетворения. Знаете, Игорь, как мало настоящих людей, с душою чуткой и красивой. Может быть, я сама плохо в людях разбираюсь, но большинство отталкивают меня или неразвитостью, или их поверхностностью. Возмутительно то, что я смею так всех судить. Во мне не говорит какая-нибудь излишняя скромность или самоунижение, когда я так возмущаюсь собою, но я поражаюсь, откуда во мне столько самоуверенности, что я всех критикую и ставлю себя в душе выше многих. Это очень плохо, и мне даже стыдно писать Вам, но я хочу, чтобы Вы не думали обо мне не то, что я есть.
Встретимся ли мы с Вами? Думаю, да. Но судьба капризна и жестока, и неумолима. Вы знаете, теперь особенно ясно я чувствую над собою этот неумолимый и бесстрастный
Сейчас очень поздно, часа 4. Все спят, я люблю так сидеть одна ночью. В тишине как-то легче и глубже думается. Однообразно тикают часы и говорят о вечности. Я тоскую порой о Крыме. О бархатном ночном небе и ярких звездах, о мягком свежем ветерке с гор, о зеленых долинах и стройных тополях, об однообразном, мощном шуме моря. Вы помните весну в Симферополе? Все тогда было прекрасно. А здесь солнца нет месяцами и везде кругом унылые серо-белые тона. Кончаю. Пишите. Вера».
№ 9
«Петроград, 5 апреля 1922 г.
Игорь!
Я думаю о Вас и мне грустно, что Вы не пишете мне. Неужели Вы не получили ни одного моего письма? А я сейчас перелистывала свой дневник и вспоминала прошлый год, весну в Симферополе, Сильвию и Вас. И так приятно вспоминать то, что было тогда, потому что мне оно очень дорого.
Сильвия пишет мне то, что делается в Симферополе, и мне стыдно за свою жизнь здесь, за весь Петроград, который пляшет и пирует под стоны умирающих. И поэтому мне нечего писать сейчас о своей жизни. Я с ужасом думаю о том, до чего все почти люди и я сама черствы и эгоистичны и до чего узок наш кругозор. Ведь мы не видим дальше стен своей квартиры, и преступно то, что сознательно делаем это. Есть такие милые, любезные, умные, развитые, добрые люди, но все это только до тех пор, пока не потревожат их личное благоденствие. И ведь я сама такая! Как мне хочется быть сильной, решительной и умелой в жизни. Как хорошо, когда умеешь и знаешь, как сделать, то, что хочешь, а все желания хорошего не остаются туманными намеками в душе и потом не затираются суетами будней! У меня нет ни сил, ни умения, поэтому степень стремления к настоящему очень мала и меня затягивает мелочность.
Перечла и стало стыдно за все, что сказала. Но, Игорь, я так вспоминаю Вас и так мне самой тяжело и одиноко, что я все-таки оставлю то, что сказала. Напишите мне. Вера. Адрес: Петроград. В.О., 14 л., д. 35, кв. 5. В. Тагеевой».
№ 10
«Петроград, 17 августа 1922 г.
Игорь, Ваше письмо я получила два дня назад и была ему бесконечно рада. Может быть, Вы и не представите себе мою радость, потому что не знаете, как огорчало меня Ваше молчание. Мне дороги Ваши письма и Ваше хорошее отношение ко мне, потому что Вы один из очень, очень немногих „настоящих“ людей, которых я встречала. И когда здесь я чувствовала себя особенно одинокой и побитой жизнью, мне было грустно думать, что я потеряла такого человека, как Вы. Так неожиданно пришло вдруг Ваше письмо, и я радовалась, читая его и видя Вас опять откровенным, правдивым, с огнем в душе, который так редок в людях. И еще что радует меня, то, что всей душой я могу откликнуться на Ваши переживания. Все, о чем Вы пишете, понятно и близко мне самой и особенно то, что Вы говорите о детях, об Алеше Карамазове. Как я все это знаю и как рада, что Вы тоже это понимаете и любите.
Теперь я расскажу Вам о себе. У меня это время прошло пестро и, пожалуй, даже богато впечатлениями и переживаниями, и самое главное то, что я нашла свою дорогу и вступаю на нее. Сегодня я выдержала вступительные экзамены в Медицинский институт. Как это все произошло, как я решилась так поступить, я сама не знаю точно, знаю только, что я должна сделать так. Это все шло очень постепенно и произошло тогда, когда я серьезно и глубоко заглянула в жизнь и коснулась ее и нашла себя, а потом я много читала Достоевского, и он разбудил меня и сказал мне правду о жизни, которую я раньше только неясно чувствовала. Я знаю, что должна отдать себя людям, что в этом мое собственное счастье. Помогать, облегчать, утешать всех, кто обижен и несчастен. И я решила сделаться доктором, чтобы лечить детей. Я чувствую, что отвлеченная наука, прекрасная, божественно гармоничная и стройная, не может захватить меня всю потому, что я не могу слышать и видеть горе и не стремиться помочь сразу, прямо. Чтобы подойти ближе к людям, понять их нужды, я стану доктором. И в спасении от смерти и от страданий людей нахожу свое призвание, то, что указано мне Судьбою. Сейчас я радостно спокойна, и все ясно передо мною.
Расскажу Вам еще и о другом. Приехала весною из Крыма моя мама с братом и сестрою, и мы снова зажили тесной семьей. Это так успокаивает и ободряет. Потом я уехала на месяц в Новгородскую губ[ернию], в имение тети, и там провела чудное время среди детей (моих маленьких двоюродных сестер и братьев), среди простора и красоты природы. Имение старое, старый дом с портретами наших предков в золоченых рамах, со старинным роялем и угловым диваном в гостиной, с массою старых книг, с привидениями» (дальнейший текст утрачен).
№ 11
«Петроград, 8 ноября 1922 г.
Здравствуйте, Игорь! Сегодня пришло Ваше письмо, и я почти сразу отвечаю Вам. Осенний день. Утром, когда я ехала в Институт, крупными хлопьями валил снег, а днем все растаяло, с неба моросит мелкий дождичек, а на земле везде вода. Голые деревья будто плачут, Нева серая и сердитая. В такой день особенно уютно сидеть у себя в комнате и, вспоминая прошедшие впечатления, разбираться в них. У меня сейчас довольно приятное, усталое, немного грустное настроение, которое всегда бывает после ночи, когда спать пришлось всего 3 часа. Вчера наш Институт праздновал 5-ю годовщину Октябрьской революции. Был концерт и бал. Я была там, но мне не было весело и интересно было постольку, поскольку я посмотрела на то, как веселятся наши студенты. Жалкое впечатление. Тяжело было мне то, что я еще и еще раз очень остро почувствовала, что их праздник никогда не будет моим и что никогда, никогда я не смогу слиться с массой коммунистов. Теоретически я могу уважать их за многое, могу даже преклоняться перед их сплоченной массой, одушевленной идеей общественной и политической. Ведь среди нас, „интеллигенции“, так редки теперь люди с идеями… Но когда дело дойдет до прямого столкновения с ними, меня всегда что-то отталкивает в них, и я смотрю на них с враждебностью сверху вниз. Это что-то органическое, что-то впитанное в плоть и кровь, может быть, переданное поколениями. Я придираюсь к ним, и вынести их грубость, нечуткость, самодовольство, стремление привести все жизненные отношения к самому примитивному виду, их некультурность внутренняя и внешняя — выносить все это я не могу. Конечно, это все в массе. Поэтому весь наш вечер с декламациями пролетарского поэта, напоминающими митинговые выкрики, и с танцами, уродливыми, без намека на изящество и грацию, в зале, где электричество светило тускло из-за папирос и вихря поднятой пыли, произвел на меня неприятное впечатление. Хорош был только концерт, он — истинное наслаждение. Певица так выразительно пропела арию Лизы из „Пиковой дамы“, и несколько номеров на арфе произвели чарующее впечатление. А потом еще студенты из нашего общежития пели хором старые студенческие песни. Так сильно, выразительно и красиво, как только могут петь русские люди свои любимые песни.