Курдюг
Шрифт:
Стало быть, мое вверенное сопровождение будет и далее на катерном приколе дружно довольствоваться солнечными ваннами, тем более ещё в посёлке все были своевременно снабжены положенным сухпайком, порядок есть порядок. У меня сразу как гора с плеч, с такими деятелями и без этого глаз да глаз нужен. А в нужный час и завершим своей командой всю похоронно-скорбную миссию, чтоб после, от греха подальше, ходом и обратно в места хоть не «столь отдалённые», но зато уже привычные.
К этому моменту для отправки в областной изолятор конвойный передал обидчика Серёги Кожаного местным правоохранителям. По-прежнему ко всему безучастного, того стремительно водворили в машину, в каковой охнешь и ты, как не будет пути, и та, рявкнув
Смуглолицый машинный владелец вправду был хозяином слова: он не только споро доставил груз по назначению, но слетал в нужное помещение, соседствующее с основным больничным комплексом, откуда появился с таким же собратом, и они по крутым ступенькам стащили домовину с усопшим в подвальную низину. Но и на этом он не остановился, самостоятельно расширив свои полномочия: вызнал у патологоанатома время выдачи тела и вызвался доставить Серёгу Кожевникова к месту последнего упокоения.
Нам оставалось лишь сообщить на борт «Курдюга», чтоб медик Боря-Тошнотик вместе с обоими «из ларца» прибыл в означенное время для погребальной церемонии, а мобильно-городская связь по сравнению с колонисткой была безотказной. Дело получалось как на ладони, тогда с какой стати у человека в погонах опять не по своей воле на душе кошки скребли? Не оттого ли, может, что эта самая судьба взяла да сегодня для профилактики и погладила его против шерсти?..
А сверху так же, как и с утра, – всё бельма белело перевёрнуто-раскалённым пространством, в известково-пылевидный порошок сушило само сущее своим чуждым всего житейского, беспощадным дыханием. У набережной в асфальтовой выбоине, ранее наполненной живительной влагой, лежала крупная ворона, растопырив крылья и безвольно раскрыв клюв, видимо, потерявшая чувство реальности. Точно на миг знаково явленный с изобразительного полотна доселе неведомого мастера, мир во вселенной замер маленьким одиноким ребенком, ошибочно очутившимся у края неведомо-гибельной пропасти. А каковы ещё на свет божий объявились цветовые сполохи, что веерными зарницами с бесприветной безнадёжностью заскользили с оглохшей вышины и, касаясь земной тверди, мимолётным видением исчезали за горизонтом, как до сей поры никому не известная природная аномалия.
Может, тогда и нам самим уже всё это видится и кажется, да против неба на земле в непокрытой улице куражится?.. Только на повороте у набережной – не обойти и не пройти – стоит ещё у тебя поперёк пути женщина в чёрном платке, на виду поджидает: горе её лыком подпоясало. Всё живое по дороге, что напротив кинотеатра «Балтика», как поедом выело, прочь жарой смело.
Вроде бы давно ли по этой белозерской набережной в пробеги бежал шукшинский Егор-Горе из «Калины красной»: «Ноги, мои ноги», – приговаривал он, стараясь избавиться от бдительно неотстающих правоохранителей, пока в отчаянии не воскликнул: «Да сколько же вас!»
Оказалось, даже больше, чем можно представить: всё было битком забито людьми на премьерном показе шедевра в этом кинотеатре, когда самим создателем картины были сказаны слова, а фактически гениально просто озвучено наше самовыживание: «Нам бы про душу не позабыть».
Взгляни-ка на меня: чтоб с места не встать, коли это неправда. Узнал я её ещё издали: мать это Серёги Кожевникова была, и к гадалке не ходи. На набережной поджидала женщина, с которой мы в первый и последний раз месяцем раньше в глаза друг другу смотрели. На «свиданку» из областного центра к сыну приезжала. Комната для такого дела родственникам была в двух шагах от моего жилища в бревенчатом бараке, что находился через дорогу от дома самого начальника колонии с опознавательно-белой восьмёркой на крыше. Только при помощи этой отметки и обнаруживалась при необходимости зона: кругом дикая тайга, ни подъехать, ни подойти.
«Добрые люди сказали, –
Не удержавшись, она прислонилась к штакетнику у причальной столовки с изображением на входной вывеске освежающе-минеральных напитков, непонимающе огляделась. Затем снова перевела на меня свой не моргающий взгляд, – и без всяких яких видно, что у неё не просто маковой росинки во рту не было, а сколь давно человека мучила нетерпимая жажда.
Переделанное в шукшинской кинокартине под ресторан, сие общепитовское заведение с тех пор особо не изменилась, когда заглянувший сюда по освобождению рецидивист Егор Прокудин для первичного знакомства громогласно озвучил своё присутствие словами: «Что мы тут имеем?»
Как и тогда, квадратные столики со стульями на алюминиевых ножках также вразброс были расставлены по всему помещению, разделённому стеклянной перегородкой. Даже пейзаж в тяжёло-золотистом багете находился между теми же широкими белыми окнами, за которыми, лихо задрав нос, по синему каналу с рёвом промчалась моторная лодка. А нам с матерью Сергея Кожевникова само и место досталось напротив этих окошек, да ещё за тем столиком, где освобождённый по концу срока Егор Прокудин с «погонялом» Горе доходчиво втолковывал пронырливому официанту: «Нужен праздник!»
Наверное, киношная традиция, касаемо сходного обслуживания посетителей, и прижилась с того времени в столовой, где было на удивление прохладно, к тому же под потолком, хлопая лопастями, добросовестно трудился ещё стародавний вентилятор. А между столиками худенькая пожилая женщина в махоньком фартуке привычно разносила на подносе блюда. И дед ещё не на сто лет при виде своего заказа живо потёр ладошками перед пластмассовой столешницей:
– Закуска-то больно добра, – хвалебно провозгласил он про свой пир на весь мир. – Гли-ко, и жевать не надо, только брови подымай! – И, мотнув кудлатой головой с крестиком на жилисто-загорелой шее, приглашающе огляделся для одобрения его жизнерадостного расположения духа.
Только наше нынче житьё – ни еда, ни питьё. Одной лишь водички дотронулась – потянула из стакана, обо всём непонятным образом узнавшая родительница и, не обращая ни на кого внимания, уклонила перед собой голову, смежив воспалёно-опухшие, с тёмными ободьями глаза: видать, забылась на время. Другой мне она, не последнего порядка человек областной «неотложки», запомнилась в нашей единственной беседе накануне её колонистского свидания с сыном, небо и земля. Тогда и намёком матерь не возжелала знать, что давно её отпрыск, родной дитятка, не в ту сторону глядит, лишнее было заикаться поперёк родительской души. Их дети всё одно лучшие на свете: и пусть у того лопнет глаз, кто не любит нас!..
Зато это трагическое происшествие стало праздником тому, кто сидел в другом дому. Иначе в честь чего Серёгина мать прилетела сюда, как на крыльях: не сама же беда нежданно-негаданно взвыла не своим голосом, да и повисла над её головой? Хотя не велик секрет Полишинеля, и ларчик отмыкается проще простого, потому что ещё солнышко не взошло, когда уже кому надо, наловчились вскрывать подобные шкатулочки без особых затруднений. Достаточно было и всего-то тому, в чьих умелых руках оказались материалы личного дела, связаться с кем необходимо по спецсвязи из отдельного кабинета и заинтересовать предложением, от которого, по понятным причинам, вряд ли отказываются. Здешние же мобильные телефоны до морковкина заговенья пребывают «вне зоны досягаемости».