Курьер из Гамбурга
Шрифт:
Фонарщик уходил, но Глафира продолжала стоять у окна. Обычно к живому огню летят ночные мотыльки и мошкара, но летом не зажигают уличное освещение, в белые ночи и так светло, поэтому вокруг круглых фонарей вьются только белые мухи. Еще, почитай, осень на дворе, и уже снег. Голые сучья деревьев, на них спят нахохлившиеся вороны – вот и весь пейзаж. И так из вечера в вечер.
Сколько еще она будет торчать в доме Нестора Прохоровича, кума Февронии? Кум – значит крестный отец. Видно, крестил он Февронию совсем молодым, потому что сейчас ему более шестидесяти никак не дашь – важный, красивый, борода с проседью
– Хватит кулемничать! Работайте!
Кулемить – значит говорить вздор, производить путаницу, а какая путаница-то, разговор только помогает рукам проворнее работать иглой.
Нестор Прохорович держал сапожную мастерскую. Правда, называлось его заведение так только меж своих – по старинке. Начал дело он действительно с сапожной мастерской. Деньги заработал в основном на шитье женских котов – мягких полусапожек на низких каблуках. Выглядели они нарядно: с алой суконной оторочкой, шнуровкой и кисточками. Коты эти не только простой люд покупал, но иной раз и барыни не гнушались – удобно!
Далее Нестор Прохорович расширился и организовал еще шляпное и перчаточное дело. Февроньин кум с самого начала взял правильный курс. Для изготовления шляп и чепчиков он пользовался иностранными образцам, но при этом понимал, что его будущими покупательницами станут служанки, горничные и прочий небогатый люд. Баре будут иностранные шляпы покупать, а мы и в своих, отечественных будем выглядеть не хуже.
Глафиру никто не заставлял работать, она сама напросилась. Видно, Феврония платила за ее постой куму, а может, просто сообщила, что девица из знатных и требует уважительного отношения. У Глафиры была своя комната, туда же ей приносили еду и свечи. Кормили, как гуся перед Рождеством, но ведь не в еде счастье.
Через десять дней она взмолилась:
– Я знаю, Феврония говорила, что у вас работают мастерицы. Дайте и мне какую-нибудь работу.
Нестор Прохорович не удивился, только посмотрел строго. Но скоро прямо в комнату к Глафире принесли черные кожаные заготовки для крестьянских рукавиц.
– А умеете ли вы шить? – спросила хозяйская дочь.
– Если покажите, сумею.
Показала… В руках девочки все выглядело на редкость просто и понятно, а как сама взяла в руки иглу, то пришлось помучиться. Кожа была грубой, протыкалась с трудом. Ее мало было просто сшить, рукавицы еще надо было украсить красной шерстяной вышивкой. А это вам не розы в пяльцах вышивать. Все пальцы исколола, но справилась.
Прошла неделя, и Нестор Прохорович разрешил, конечно, если сама Глафира пожелает, спуститься в рабочую камору.
– Спрашивать будут, скажите, что вы новая работница из Пскова. А лучше ничего не говорите. Молчание – оно золото.
Просторное помещение, тридцать молодых женщин, некоторые совсем молоденькие, почти девочки. Шили шляпы, перчатки, вышивали накидки. Глафиру посадили на изготовление искусственных цветов – обрезки шелка, крахмал, краски, ножницы… Интересное дело, когда умеешь с ним справиться.
Если хозяина и приказчика не было, мастерицы болтали без умолку. Разговоры были
А в этот пасмурный день, который круто изменил ее судьбу, беседа товарок вдруг показалась интересной.
– Сейчас мода на чепчики уже другая. Мы по старинке их тесными шьем, а сказывают, появился в столице важный французишка – тупейных дел мастер. Сей перухмахер волосы чешет и парики. Так вот он продает искусно сделанные женские головные подушки.
– Ну и что в этом нового? Чем женские подушки отличаются от мужских?
– А тем, что на них не спать, а под волосы подкладывать. Подушки эти очень умножают волосы, убирать их можно быстро и булавок меньше идет.
– Я думаю, что сейчас весь Санкт-Петербург к своим головам подушки приколет.
– А я о чем? Да разве этот чепчик на подушку налезет, – мастерица надела на кулак произведение своих рук и выразительно им повертела.
«Тоже мне – новость, – подумала Глафира. – Дуры вы дуры! На театре эти подушечки под волосы давно подкладывают. И у маменьки такая была, коричневой сеточкой обшита. А это когда еще было!»
Далее мысли соскользнули с услышанного и вернулись в привычное русло: «Это не они дуры, а я! Зачем сижу в этом доме, чего жду? Хотела ведь в актерки идти, но сыграла свою роль не на сцене, а в жизни. Так и пройдут твои лучшие годы за вырезыванием из шелка настурций и лилий. А ведь все было в твоих руках, и все прошляпила, гусыня безмозглая!»
В этот момент Глафиру поманил пальцем приказчик.
– Идите в свою светелку, там вас ждут.
Февронию заставили посетить Глафиру дела опасные и неожиданные. В дом ее опять явился полицейский солдат, но сам разговаривать не стал, отвел в участок. А тут в нее вцепились те самые, что приходили с обыском.
– Говорите всю правду, как на духу. Если скроете что, то разговаривать с вами будут в другом месте, – с угрозой в голосе заявил чернявый поручик.
Феврония судорожно перекрестилась и закивала головой.
– Знакомо ли вам имя Глафира Турлина?
Если бы Феврония подумала хоть полминуточки, то, конечно, созналась бы во всем. Зачем ей чужие грехи на свою голову? Но твердое «нет» само выпорхнуло, а потому далее бедная женщина только соизмеряла свои намерения с действительностью. Если чернявый и ушастый дознаются до правды, сможет ли она им потом заморочить голову? А почему нет? Вполне могло быть, что она не знала тайны своего постояльца. Приехал немец, документы его посмотрела и пустила на постой. Если в Шлосе даже масоны не угадали женщину, то и она вполне могла просмотреть очевидное.