Курица в полете

Вильмонт Екатерина Николаевна

И как выяснилось потом, он тоже не смел… Жизнь берет свое, и через год я забыла о нем. Окончание школы, поступление в институт, студенческая жизнь, какие-то легкие романы. Начало шестидесятых, поэтические вечера в Лужниках, в Политехническом… Но однажды я встретила его в метро. Я сразу его узнала, он был с какой-то женщиной… Я не решилась его окликнуть, но глаз отвести не могла. Он почувствовал мой взгляд, посмотрел на меня, узнал и побледнел. Так побледнел, что я поняла — он меня не забыл. Сестра , моя к тому времени уж давно вышла замуж. И в тот же день он позвонил мне и пригласил в кино. В те годы кафе были наперечет, рестораны тоже. Мы встретились, ни в какое кино не пошли, а гуляли по улицам, благо была поздняя весна. И он говорил мне странные

вещи — что влюбился с первого взгляда, что не мог забыть, но тогда я была еще ребенком.., а теперь вот… Он женат, его жена беременна… Увидев меня, он потерял самообладание, понял, что просто обязан сказать мне о том, что чувствует ко мне, но… Он не может сейчас бросить жену и не хочет вести двойную жизнь. Это было бы нечестно по отношению ко мне, и он не имеет права портить мне молодость. Я слушала все это, мне хотелось крикнуть, что он испортит мне жизнь, если уйдет… Что я готова ради него на все, но не сказала.., гордость не позволила. Да он меня почти и не слушал, ему важно было выговориться самому. Мы опять расстались на много лет.

И опять встретились случайно в Прибалтике, на курорте, где я была с мужем и сыном, а он с женой и дочками-двойняшками. И казалось уже, что все прошло, мы стали общаться семьями, он даже как-то сдружился с моим мужем — на автомобильной почве. Но я в какой-то момент поняла, что люблю его без памяти и не могу вынести этого общения. Я придумала какую-то историю, — оставила сына с мужем и улетела в Москву. Мне было страшно. Он прилетел на другой день, пришел ко мне, и нас уже ничто не могло удержать. Он твердил, что разведется с женой, что готов на все, что и так полжизни потеряно, я тоже обещала ему уйти от мужа. Мы решили, что уедем, к черту, из Москвы куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток. Но… Дальше все было как в плохих фильмах: заболел мой сын, и я, разумеется, решила, что это мне кара за намерение разрушить разом две семьи. И категорически отказалась от него. Мне на мгновение тогда почудилось, что он вздохнул с облегчением… Больше мы не виделись. И встретились четыре года назад. Я к тому времени овдовела, сын вырос и жил отдельно, и его дочки уехали за границу… Но ему уже за шестьдесят, нет сил что-то рушить, и у нас начался самый банальный роман. И знаете, нам так хорошо вместе… Наша совесть чиста. Он, конечно, изменяет со мной жене, но не чувствует больше своей вины. Он создал ей в высшей степени комфортную, благополучную жизнь, но на решительные шаги ему не хватает сил. Я это понимаю, мне и так хорошо с ним…

Я даже могу сказать, что я счастлива. Вот рассказала все и вижу — рассказывать-то нечего, собственно.., просто иногда кажется, что мы оба прожили какую-то не свою жизнь… Хотя он, вероятно, так не думает. Простите, что заморочила вам голову такой ерундой. Иногда кажется, что твоя история бог весть какая запутанная и драматическая, а расскажешь другому человеку — пшик! Или просто я не умею рассказывать… Знаете, я иногда думаю: вот дай мы себе волю в молодости, все давным-давно перегорело бы… А так мы сохранили что-то… Знаете, как у Тютчева: «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней…» Я просыпаюсь и засыпаю с мыслью о нем, я вспоминаю наши поездки, наши свидания. Я мысленно с ним разговариваю, рассказываю о своих делах… А когда мы встречаемся, он так спешит выговориться, посвятить меня в свои дела… И я твердо знаю: у него нет никого ближе меня — и даже хорошо, что мы живем врозь. Мы ведь уже старые… если б стали жить вместе, кто знает, как бы все повернулось… Ох, простите, я вас заболтала, но вы сами виноваты, в вас есть что-то такое, что хочется все вам рассказать. Ну а вы? Вы замужем?

— Нет.

— А любовь.., у вас есть любовь?

— Даже не знаю, что ответить…

— Без любви нельзя, совсем нельзя!

— Я понимаю… У меня была любовь…

И Элла вдруг все ей рассказала.

— Боже, какая романтическая история! — всплеснула руками Елизавета Петровна.

Они проболтали допоздна и расстались почти подругами.

На улице было

хорошо — сухо, чисто и тепло, плюс три градуса, и Элла решила пройтись пешком. Разговор с Елизаветой Петровной разбередил все чувства, и надо было успокоиться. Сейчас не до любви. Впереди уйма работы! Агентство, радио и, скорее всего, телевидение. Елизавета Петровна уверена, что мое шоу будет иметь успех. Надо завтра же начать поиск старинных поваренных книг, порыться в Интернете, поспрашивать знакомых.

Это интересно! А любовь… Что ж, если она мне суждена, я ее найду, а на нет и суда нет… Она и не заметила, как добрела до дому. Едва она вышла из лифта, как открылась дверь соседской квартиры.

— Элла, — позвал ее сосед, пожилой, но весьма шустрый профессор МГТУ, — вам тут прислали цветы! По какому случаю, ведь день рождения ваш еще не скоро, насколько я помню?

Он явно ничего не знал о кулинарном шоу.

— А разве без повода цветы не присылают? — улыбнулась она.

— Вероятно, вы правы. Откройте вашу дверь, я вам сейчас это занесу!

И он вытащил на площадку огромную, похожую на лодку корзину цветов, завернутых в несколько слоев бумаги. Сердце ухнуло вниз. Воронцов? Но корзина была от Махотиных. «Дорогая Элла, поздравляем с удачным, дебютом, желаем счастья, сил и много-много радости и любви. Люба и Вячеслав».

Элла была растрогана. Корзина с экзотическими цветами волшебно преобразила комнату, а Элла вдруг ощутила каменную усталость, повалилась одетая на диван и уснула.

К утру здорово похолодало, и, собираясь на работу, она подумала, не надеть ли норковую шубу, вытащила ее из шкафа, покрутилась перед зеркалом, а потом сняла и повесила на место. Нет, это будет уж чересчур, нельзя так расстраивать коллег.

Интересно, они уже в курсе? Если да, то Валерий Яковлевич наверняка встретит ее с цветами. Он вообще балует своих сотрудниц цветами, иной раз без всякого повода приносит им по букетику или по одной розе…

Но в офисе ее встретили гробовым молчанием.

Ни поздравлений, ни комментариев, пусть и ядовитых, — ничего. Вероятно, они не знают, а в агентстве что-то случилось… Проиграли легкое дело? Или им отказались продлить аренду?

— Элла Борисовна, Валерий Яковлевич просит зайти, — строго, официально проговорила Леля.

А, сообразила Элла, это они делают вид, а в кабинете у Серова начнутся поздравления. И она с легкой улыбкой вошла к шефу. Но никаких поздравлений, никаких цветов. Валерий Яковлевич был чрезвычайно мрачен.

— Садитесь, Элла Борисовна, — холодно проговорил он.

— Что-то случилось?

— Увы!

— Но что? — испугалась Элла.

— Элла Борисовна, мне неприятно это говорить, но.., нам придется с вами расстаться.

— Расстаться? Почему? — ошарашенно спросила Элла.

— Видите ли, юрист, который печет пироги на телевидении, не может претендовать на серьезное к себе отношение!

Элла все поняла.

— Вы безусловно не правы, никто не стал менее серьезно воспринимать Генри Резника, оттого что он иногда поет по телевизору, или Барщевского… Но вы меня опередили. Я как раз хотела просить вас начать подыскивать мне замену, я ухожу.

Разумеется, я отработаю две недели, если вы настаиваете, но, если возможно, я бы хотела поскорее передать дела, меня еще пригласили на радио вести ежедневную рубрику, и у меня нет ни малейшей охоты и необходимости терпеть беспардонное хамство вашей любовницы, которая не в состоянии даже скрыть свою зависть.

Сказать, что Серов удивился, — это ничего не сказать. Но не меньше удивилась и сама Элла. Она могла защитить интересы клиента, но себя защищать она никогда не умела. Кажется, я и впрямь начала новую жизнь!

— Ну что ж, рад за вас, — выдавил из себя Валерий Яковлевич. — В принципе, если вы не хотите больше тут работать, то можете передать дела уже завтра. Мне тут порекомендовали одну даму… И завтра же мы полностью рассчитаемся.

— Прекрасно! К которому часу мне приехать?

Лучше бы с утра, у меня завтра днем съемка! — соврала она.