Куриный Бог (сборник)

Галина Мария Семеновна

Вот оно… Я провел тут меньше двух суток, а переселенцы — годы. Наркотик, попадающий в организм с водой? С земной, но выращенной тут пищей? Только бы добраться до места. Образцы у меня с собой. Тонкий биохимический анализ, при том что примерно уже известно, что искать. Да и у меня в крови должны остаться следы. Ничего не выводится полностью так быстро.

Ветер, шуршавший в верхушках сосен, спустился ниже и тронул его лицо, нежно, точно перышком.

Договор.

— Ах, ну да. Договор. Оберег. Знак союза. — Он порылся в кармане, извлек подобранный со дна камешек и раскрыл исцарапанную ладонь. — На какой-то миг, тогда, в реке, я вам поверил, — сказал он, подставляя камешек

свету угасающего костра, — потому что в таких переделках мозг хватается даже не за соломинку… черт его знает… за волосок. Сделаю вид, что поверил и сейчас. Только сделаю вид, заметьте. Потому что, если честно, этот камешек не разговаривает, не дрожит и не нагревается. Это просто такой камешек. И он никак не может мне помешать быть плохим, потому что в этом нет нужды. Я и так хороший. Честное слово. Я мог бы соврать, что последним актом насилия с моей стороны был тот случай, когда я отобрал у сестры шоколадное мороженое. Только это, видите ли, будет ложью, а я не люблю врать. Хотя иногда приходится. Так вот, я работал на многих вариантах. И мне приходилось… ну да, даже убивать. Не один раз, если честно. Потому что… ну, работа такая. В каких-то случаях остановить психа можно, только убив его. Но я делал это лишь в тех случаях, когда иначе никак. И никогда, никогда не испытывал ни радости, ни торжества, ни удовольствия. Виноватым себя, правда, тоже не чувствовал. Инспекторов отбирают очень придирчиво, понимаешь ли, дорогое мое подсознание. Он вздохнул. — Переселенцы, — сказал он в темноту сам себе, — это просто люди. Они несдержанны и любопытны. Им не сидится на одном месте. Они пускаются в странствие в поисках лучшей участи. Они немножко асоциальны — иначе вписались бы в материнский социум, каким бы тот ни был поганым, — и очень пассионарны. А пассионарность напрямую связана с агрессией. Их хорошо тренируют, они могут справиться с внешними трудностями, но от себя не убежишь. К тому же в последнее время, как мы ни старались, поползли кое-какие… нехорошие слухи. И желающих стало меньше, пришлось вербовать преступников. Ну, после психологического обследования, конечно, но все равно… Таких, как Ханна. Понятно, что в какой-то момент они начинают бояться самих себя. И придумывают ритуалы защиты. Потом это перерастает в психоз… потом в острый психоз. Жаль, потому что придумка была хорошая. Но это как лавина — точка равновесия пройдена. Они слышат голоса. А это значит, что ты, дорогое пугливое подсознание, взяло верх. А ты, знаешь ли, не лучший советчик. Но меня ты можешь не бояться. Нет.

Костер тихонько фыркнул и рассыпал пригоршню искр.

— Сейчас я лягу спать, — сказал он своему подсознанию, — и ты поспи. Нам с тобой еще работать и работать.

Ветер, рассыпавший искры в костре, тихонько погладил его лицо.

* * *

— А потом я посреди ночи проснулся, словно что-то под руку толкнуло, и поглядел на хронометр. Пеленг работал, порядок. Только я отклонился градусов на тридцать, ну это ничего, так что я успел как раз к тому моменту, когда портал открылся. Ноги, правда, сбил. Босиком по лесу — не шутка. Теперь я думаю, — он на миг прикрыл глаза, — что вся эта история с зыбучим песком тоже… Понимаете, когда мне было лет десять, я провалился в такой песок. Там, где мы всегда купались… там намывали новый берег, земснаряд намывал, и я… я даже не провалился, просто нога ушла по бедро. Я тут же выбрался. И забыл, но подсознание-то помнит.

— Да, — согласился Молино, — подсознание помнит.

У Молино было совсем непроницаемое лицо. У него самого — такое же? Не очень-то приятно разговаривать с типом, у которого такое лицо.

— Вы нашли следы наркотика? — спросил он.

— Нет.

— Значит, он быстро распался. Надо их забирать, Молино. Срочно.

За плечом Молино дальние крыши таяли в сероватой дымке. Тут никогда не бывает по-настоящему

чистого неба. Правда, дышалось в офисе легко, легче, чем на улице, — у Молино был хороший кондиционер. Но все равно какой-то неприятный даже не запах… привкус, что ли…

— Не горячитесь. — У Молино по-прежнему было каменное лицо, но в глазах появилось что-то такое… жалость?

— То есть как это?..

— Они функционируют, да? Все в порядке? Что вам еще нужно? На каком основании мы будем хватать людей и насильно волочь их с насиженных мест, уничтожать плоды их труда?

— Ничего не в порядке. Они сошли с ума. Коллективное безумие. Нельзя тянуть дальше, Молино. Иначе будет как на варианте-восемь.

— Ох уж этот мозг, — Молино смотрел на свои пальцы, — очень тонкая машина. Уж такая тонкая! Цифра — и та не выдерживает переноса. А мы хотим, чтобы наши мозги выдерживали. Как защититься от безумия? Никак. Но если нельзя от него защититься, может, и не надо, а? Может, безумием надо просто управлять?

— Что?..

— Самые простые решения часто оказываются самыми действенными. Немножко гипноза. Немножко того, немножко сего. Если нет внутренних тормозов, надо сконструировать протез. Собирательство, накопление бесполезных вещей — очень древний инстинкт. Древнее, чем сам человек, Ремус. С внедрением культа реликвий ничего не получилось, но направление было верное. Надо было только убедить людей, что с некими предметами сопряжены некие качества. А дальше они сами выстроили свою систему ограничений, наказаний и поощрений. Это архетипы, Ремус. Думаете, почему так популярны все эти… как вы только что выразились? Ах да, дешевые виртуальные бродилки. Они обращаются к древним архетипам. Амулеты. Обереги. Собирательство. Высшие силы.

— Вы мне ничего не сказали!

— Мне нужен был независимый наблюдатель.

— Сукин вы сын, — горько сказал он.

— Работа такая, — флегматично отозвался Молино.

— Но я дал приказ Захару собираться, сворачивать работу…

— Уверен, он и пальцем не пошевелил. Он наверняка решил, что вы не дошли до портала. Что эти самые высшие силы прекрасным образом с вами разделались. Потому что они, поселенцы, у этих сил под защитой. А вы — нет.

— И он или, скорее, они с Ханной дали мне наркотик?

— Ну какой наркотик, Ремус? — скучно произнес Молино. — Вы вообще когда-нибудь задумывались о том, что инспекторы — тоже люди? У них тоже есть мозг, знаете ли. Ну да, они всегда возвращаются, и в нормальном социуме им легче корректировать свое поведение, но суть дела от этого не меняется.

— Вы хотите сказать…

— Ремус, на самом деле мы очень плохо представляем себе, что конкретно происходит с человеческой психикой при переносе. Но одно известно достоверно: у подвергшихся переносу сильно повышается внушаемость. Вы никогда не задумывались, почему оперативников так быстро переводят на другую работу?

— Нет. И я не заметил за собой никаких…

— Это потому, что вы всегда были тугодумом, Ремус, — с удовольствием сказал Молино.

А ведь Молино меня терпеть не может, подумал он. И всегда терпеть не мог. И как я раньше этого не замечал? Или он скрывал это ради дела, а теперь уже нет нужды? Теперь меня спишут.

Эта мысль почему-то не особенно его расстроила. Тем более его ведь не то чтобы окончательно спишут — никто не уходит отсюда окончательно. Переведут в сектор поддержки, вот и все.

— А где мой камешек? — спросил он неожиданно для себя.

— Что?

— Ну, мой амулет? Мой фальшивый оберег. Он был у меня в кармане.

— Черт, Ремус! Вы бы видели себя, когда ввалились в ворота. Вас раздели и потащили на обработку. Какой еще камешек? И не надо так смотреть на меня, Ремус. Все хорошо. Все, правда, хорошо. Колония уцелела. Она развивается. Ну психи они, и хрен с ним. Еще пара лет, и можно будет повторить опыт.

— Людей не жалко? — спросил он.