Курочка Ряба, или Золотое знамение
Шрифт:
Игнат Трофимыч, впрочем, если бы даже и захотел, двинуться бы не смог. Ноги у него как приварило к полу.
— А-а… что? Ч-что? — только и смог он выговорить, заикаясь.
— Что?! — устрашающе прогремел Аборенков, продолжая держать наведенным на него указательный палец, проходя вдоль печи и заглядывая в дверь комнаты. — Это я тебя сейчас спрашивать буду! Трофимовна где! Ну? Живо!
— Ж-живо… Н-ну. Г-где? — будто передразнивая Аборенкова, а на самом-то деле не в силах вымолвить ни единого собственного слова, пролепетал Игнат Трофимыч.
— Ты
Из всех слов, сказанных участковым, до впавшего в столбняк Игната Трофимыча дошли только эти: про нары и парашу. А дойдя и оглушив, выбили из него, как клин клином, и собственные слова:
— Так мы, так что же мы… мы сами ни сном ни духом… мы ни при чем тут, откуда что взялось… мы уж и хотели, да ведь страшно, пойди доказывай… — хоть и с трудом, трясущимися губами, но заговорил Игнат Трофимыч. — За что же тут… да обоих еще… чего ж мы, виноваты со старухой в том разве?
Ничего не понял старший лейтенант милиции, участковый Аборенков из этой несвязной, сбивчивой речи Трофимыча. Но одно уловил: виноват тот в чем-то и кается. А в таких случаях, было учено в свою пору участковым Аборенковым на занятиях в школе милиции, надо действовать решительно и быстро, тряхнуть преступника, пока он не в себе, так, чтобы вытряслось из него все до самого дна.
И потому Аборенков собрал рубаху на груди Игната Трофимыча своими могучими волосатыми лапами в горсть и в самом деле тряхнул его — аж затрещали нитки на швах.
— А ну не заговаривай зубы мне! Никому не удавалось еще! Крутить будешь — хуже будет. Трофимовна где, отвечай!
Во всем, во всем готов был признаться Игнат Трофимыч, все рассказать, с того самого первого дня, когда, вот так же, как нынче утром, вошел в курятник, стал собирать яйца, а одно яйцо вдруг оказалось… и потом в другой раз, и в третий… Виноваты, что не сообщили куда следует, не донесли, но боялись, что не поверят, кто будет разбираться… имеешь натуральное золото, хранишь его — ну так и полезай в самом деле на нары… Во всем, во всем готов был признаться Игнат Трофимыч, но выдать свою старую? Нет уж, пусть его одного, а старую чтоб не трогали!
— Трофимовна-то? — переспросил он поэтому, затягивая время, чтобы придумать что-нибудь понатуральнее. — Так где она… где ей быть… она никуда ничего…
Но тут, враз оборвав его нелепую речь, под полом загремело и задребезжало — как если бы упало и покатилось пустое ведро.
Долгое, ужасное, стовековое мгновение Аборенков молча глядел на Игната Трофимыча, с волчьей настороженностью прислуживаясь к наступившей внизу тишине, потом отпустил его, оттолкнул в сторону, поискал глазами крышку подпола, нашел и, втолкнув толстый палец в кольцо, рванул вверх.
И замечательная же картина открылась его взору.
Там, внизу, под его ногами, сидела на корточках и молча
Сердце у Игната Трофимыча трепыхалось в груди угодившей в собачьи лапы несушкой; оно не стучало, а квохтало: ко-ко-ко…
— Та-ак! — протянул Аборенков, вонзая в Игната Трофимыча скальпельный взгляд. — Ну-ну! — И перевел взгляд обратно на Марью Трофимовну. — Цела, нет? Выбраться сама можешь?
Марья Трофимовна только то и сумела в ответ, что покачать отрицательно головой. Не чувствовала она ни рук, ни ног, не знала, как шевельнуть ими, чтобы подняться.
Аборенков встал над подполом врастопырку и, нагнувшись, подпихнул руки под мышки Марье Трофимовне. Подпол у стариков был мелкий, и Марья Трофимовна сидела на корточках, едва не доставая головой досок черного пола.
— А-арх! — вздувшись багрово шеей, крякнул Аборенков, извлекая Марью Трофимовну из квадратной дыры подпола. Как ни был он могуч, как ни поддерживал свою силу ежедневными тренировками с железом, а верных шесть пудов в Марье Трофимовне имелось. — Стоишь? — убедившись, что она ничего, держится на ногах, отпустил он ее, перешагнул через подпол, поддел ногой крышку и с размаху бросил на положенное место, чтобы закрылась. А когда та встала с грохотом на это положенное место, прошелся вокруг Марьи Трофимовны, оглядывая ее, и, оглядев, произнес вопросительно: — Цела вроде?
Старая его молчала, нехорошо получалось — гневили Аборенкова попусту еще больше, и Игнат Трофимыч решился ответить за нее.
— А чего ей — не цела, — сказал он. — Цела. Как же нет.
Аборенков повернулся к нему.
— А ты молчи! Знаешь, как твои действия по уголовному кодексу квалифицируются?!
У старой его, увидел Игнат Трофимыч краем глаза, стали подгибаться ноги в коленках. Она стала оседать, оседать — и колени ее гулко стукнули об пол.
— Прости, Иваныч, Христа ради, — со слезою, в голос заверещала она. — Христа ради прости, бес попутал!..
— «Бес попутал»! Гляди-ка! — сурово прогремел Аборенков. — Раз попутал — и другой попутает. Так до тюрьмы, что ли? Я, знаешь, за подобные вещи на своем участке поблажки давать не буду!
И тут Игнат Трофимыч понял, что настала пора валиться в ноги Аборенкову и ему. Может, еще и пожалеет, отмякнет сердцем и оформит явку с повинной.
— Бес попутал! Бес попутал! — брякнувшись рядом со своей старой, запричитал он ей вслед. — Не суди строго, Иваныч, кому б глаза не залило… бес попутал, воистину! На, забирай от греха подальше! — вырвал он завязанный торбочкой фартук из рук Марьи Трофимовны. — Сними грех с души, не томи больше!