Курортное убийство
Шрифт:
Дюпен не отреагировал на это замечание.
– С каких пор вы знаете о картине, господин Пеннек?
– О картине я знаю от отца. Кроме того, когда-то мы были очень близки с Пьером-Луи. Это было наше семейное дело, и, естественно, мы говорили о картине.
– Значит, вы всегда знали о подлинном Гогене?
– Да.
– Эта картина была частью наследства вашего отца, Шарля Пеннека. Согласно его завещанию вы были исключены из числа наследников.
– Да, так оно и было. Это известный факт. Картина принадлежала отелю.
– Согласно распоряжению вашего отца, вы – юридически –
– К чему вы клоните, господин комиссар?
– Ваш брат тоже исключил вас из завещания. Он сделал это тридцать лет назад – окончательно и бесповоротно.
– Я решительно не понимаю, какое отношение это имеет к нашему разговору.
– У вас не было никаких шансов получить наследство – даже его долю.
Пеннек ничего не ответил.
– Если бы вы не были исключены из завещания вашего сводного брата, то три дня назад стали бы обладателем миллионной суммы.
– Вот видите, вы сами это сказали. Я не получил никаких выгод от смерти моего сводного брата. Не говоря уже о железном алиби, у меня просто не было мотива.
– Однако, движимый разочарованием и озлоблением, вы можете изыскивать способы завладеть картиной.
– А вы можете и дальше попусту тратить время, если вам так угодно. В конце концов, это ваше расследование, и вы комиссар. Могу вам сказать, что мое нетерпение возрастает. Уже вчера, в Ренне, я спрашивал, почему до сих пор нет результатов.
– Я благодарю вас. Это был плодотворный разговор, господин Пеннек. Вы очень нам помогли.
Пеннек быстро ответил:
– О, не стоит благодарности. Это даже доставило мне удовольствие – естественно, как вы правильно заметили, мой долг как депутата – показывать образцы гражданственности в содействии следствию.
Дюпен встал. С него хватит.
– До свидания, господин Пеннек.
Андре Пеннек не сделал даже попытки встать.
– Желаю вам удачи в расследовании. Она вам наверняка понадобится.
Дюпен быстро вышел из кафе для завтраков, спустился по лестнице и вышел из отеля. Прочь отсюда, прочь, на свежий воздух! Надо пройтись. Все было плохо, просто отвратительно, и день начался с провала. Он не продвинулся ни на йоту. Андре Пеннек был ему просто физически противен. Впрочем, они оба не скрывали отношения друг к другу. Да. Но это был не он. Он не убийца. Во всяком случае, убивал не он.
Дюпен шел по Портовой улице. Вокруг было пусто. Дневная толчея еще не началась. Галереи и магазины откроются только в половине одиннадцатого. Дюпен дошел до гавани и остановился на молу. Потом он перешел на западный берег Авена. Так далеко вниз по реке он в последние дни еще не заходил.
Здесь, в дальнем конце гавани, Понт-Авен был очень похож на Кердрук или Порт-Манеш. Холмы по обе стороны Авена были здесь более пологими, их очертания мягко возвышались над берегом, а углубления между холмами изобиловали экзотической, как в ботаническом саду, растительностью. Через каждые два метра виднелись пальмы, любимые Дюпеном высокие, вертикально вонзавшиеся в небо пальмы, росшие небольшими купами. Здесь были и огромные рододендроны, дрок, камелии. Пахло утром и морем, водорослями и илом
Не раздумывая, Дюпен углубился в лес. Дорога ветвилась, но Дюпен держался ближе к реке. Несколько раз звонил мобильный телефон. Высвечивались неизвестные номера или номера, на которые он не хотел отвечать. Два раза звонил Локмарьякер.
Дюпен гулял уже три четверти часа. Заходить так далеко он не собирался. На самом деле он не был большим любителем природы. Мысли метались, кружились в бесплодном водовороте, отчего настроение стало еще хуже. Как ни нелепо это звучало, но он еще больше устал от свежего воздуха. Прогулка нисколько ему не помогла. Ему сейчас вообще мог помочь только кофеин. Надо было идти не в лес, а в кафе. Теперь все это бродяжничество казалось ему несусветной глупостью; мало того, что он не мог распутать трудное дело, так он еще решил поплутать в густом кельтском лесу.
Узкая дорога вывела его прямо к берегу. Выйдя к реке, Дюпен остановился. Надо поворачивать назад. Было время отлива, и Авен, обмелевший и узкий, уютно стремил свои воды к морю. Снова завибрировал телефон. Дюпен посмотрел на номер – Нольвенн. Комиссар нажал кнопку.
– Да?
– Где вы?
– Стою у залива Любви.
– Ах!
– Да-да.
– И что же вы там делаете?
– Думаю.
Дюпен понимал, что это звучит комично, да и на самом деле было таковым. Но Дюпен знал, что Нольвенн поймет его правильно.
– Это просто отлично.
– Вы хотите сказать, что мне звонили с самыми неотложными делами и из самых высоких инстанций?
– Вы уже едете?
Нольвенн знала, что это был плохой знак – отсутствие звонков комиссара.
– Не знаю, думаю, что пока нет.
– Не падайте духом; я, как могла, успокоила страсти. Вы же понимаете, Бретань стоит на очень солидном материковом фундаменте.
Это было одно из любимых изречений Нольвенн, смысл которого во многих ситуациях оставался для Дюпена загадкой. Но ему тем не менее нравилась эта фраза.
– Да, на очень твердом материковом фундаменте, да еще и на граните. На мощных гранитных глыбах.
– Да, именно так, господин комиссар.
Дюпен был вынужден признать, что любимая фраза Нольвенн подействовала успокаивающе.
– Я, естественно, должен позвонить исходящему желчью префекту, не так ли? Иначе он меня просто уволит без выходного пособия?
– Да, мне думается, что вам и в самом деле стоит ему позвонить.
– Я непременно это сделаю, но сначала…
Дюпен не договорил. На какое-то мгновение он просто утратил дар речи.