Куросиво
Шрифт:
Потом он подумал о том, что близится окончание года, и недавние события вновь пронеслись в его воображении как длинный свиток картин. Он промелькнул быстро, как сон, этот богатый событиями год, и в то же время тянулся долго, словно сто лет. Весной он впервые увидел Токио после двадцатилетней разлуки, увидел своими глазами, что представляет собой на деле правление так называемой «клановой клики». Ему удалось избегнуть опасности, он не пошел в подчинение узурпаторам и возвратился домой. А потом – потом наступила эта слепота, эта слабость… Кто знает, суждено ли ему еще раз увидеть новогодние праздники в будущем году?
Погруженный в задумчивость, старый Хигаси не слышал приблизившихся к нему шагов.
– Отец, письмо пришло.
– Письмо? От кого?
– От Сато-сан.
– От
Жена неторопливо принялась за чтение. С тех пор как старый Хигаси ослеп, многие его корреспонденты, узнав об этом, старались писать по возможности азбукой, [190] так что госпожа Хигаси без особого труда справлялась с этой задачей.
190
Азбука. – В японской письменности, кроме заимствованных из Китая иероглифов, употребляется еще и слоговая азбука «кана». В феодальной Японии азбукой пользовались главным образом женщины или малообразованные мужчины.
«Привет!
Зимние холода дают себя знать с каждым днем все сильнее. Как самочувствие почтенного старца? А ваш покерный слуга совершенно неожиданно для себя на днях оказался приговорен к ссылке на остров…»
– Что такое? Ссылка на остров? Опять что-нибудь переврала! Прочти это место еще раз, еще раз, говорят тебе!
– Да нет же, я читаю правильно, здесь точно на писано буквами: «Ссылка на остров…»
– Вот как?! Ну, ладно. Читай же дальше!
«…предписано в течение трех лет не сметь приближаться к Токио ближе, чем на расстояние трех ри. Жаловаться бесполезно, клановой клике слишком уж от меня доставалось за эти годы, так что приходится смириться. Как вам, вероятно, известно, наша атака на правительство приняла весьма активные формы, и правительство решило перейти в контрнаступление – решено подвергнуть нас всех изгнанию. Кроме меня, под действие этого благодатного закона подпало еще четыреста человек. Все они высланы из столицы сроком на три года. Кто мог ожидать, что ленивые беспечные власти решатся предпринять такие меры? Приходится признать, что мы проявили беспечность и в ожидании грядущих побед потерпели позорное поражение…»
– Как темно, ничего разобрать невозможно… Кити! Кити! Зажги же лампу! Смотри, ведь в комнате совсем уж темно, а ты все выжидаешь чего-то, вот бестолковая!..
4
Служанка принесла лампу. Свет ее озарил напряженное, изменившееся лицо старого Хигаси.
– Ну, читай же, что ты медлишь! Читай же скорей!
– Подождите минуточку… Да разве же можно так выпускать фитиль? Честное слово, вот дырявые руки… Кити! Ну, до чего же ты…
– Будешь ты читать или нет? – старый Хигаси стукнул кулаком здоровой правой руки по раме котацу.
Жена, поворчав еще некоторое время, опять принялась за чтение.
«…потерпели позорное поражение. Нам пришлось спешно бежать из Токио в Иокогаму. Газета закрыта.
Въезд в Токио запрещен. Теперь мы бойцы разгромленной армии. Какая ирония судьбы! Посмейтесь же вместе с нами над нашей печальной участью! Думаю, что при таком положении вещей в ближайшие год-другой ничего предпринять не удастся. Поэтому я решил отправиться на это время в путешествие за границу. Собираюсь выехать, как только все подготовлю к отъезду. Из Америки думаю поехать в Англию. С радостью думаю о том, что, если попаду в Англию, сумею повидаться там с вашим почтенным сыном.
Генералу разбитой армии не пристало много разглагольствовать о воинской доблести, поэтому письмо на этом заканчиваю. Перед отъездом напишу вам еще. А пока прошу
Покорно прошу простить за столь неискусное послание.
Саго
… месяца …дня
P. S. Воодушевленные успехом и вдруг сраженные неожиданным ударом противника, мы, бойцы разбитой армии, поистине покрыли себя позором. Мы не предполагали, что эта публика, способная лишь плясать да волочиться за женщинами, нанесет нам такой удар.
Однако как бы они ни бесновались от ярости, их часы уже сочтены. Думаю, что недалеко то время, когда мы сумеем показать вам интересное зрелище, и поэтому еще раз прошу вас беречь свое здоровье!»
Старый Хигаси заставил жену трижды прочитать вслух это письмо. Он не промолвил ни слова, только тяжело вздохнул.
– Что с вами? Опять болит?
Старый Хигаси не отвечал.
– Болит, да?
– Что болит?
– То есть, как это – что? Я спрашиваю, опять, наверно; рука болит?
– Да… Счастливая ты, Канэ! У тебя на душе легко!
– Легко?! Это мне-то легко?! О да, конечно, мне всегда легко! Всюду я, женщина, должна поспевать, обо всем должна думать одна!.. – всегда такая смиренная, она необычно резким движением поднялась на ноги. – Пойти, разве, повеселиться на кухню!..
Старый Хигаси всю ночь не сомкнул глаз.
Наутро, едва забрезжил рассвет, он заставил жену одолжить во всех знакомых домах по соседству токийские газеты и засадил ее за чтение, так что она не успевала даже дыхания перевести. Все газетные сообщения совпадали с тем, что писал Сато, всюду были помещены статьи об этом поразительном событии.
Сомнений больше не оставалось. Битва при Сэкигахара закончилась полным торжеством противника.
Старый Хигаси тяжело переживал этот удар. Ему вспомнились слова, так высокомерно брошенные ему графом Фудзисава семь месяцев назад, на даче Хияма в Мукодзима: «В моих руках полиция, армия… Мы в любой момент готовы к вашим услугам!» Теперь это предостережение сбылось. Сато и его друзья испытали на себе, что означала эта угроза.
Раньше старый Хигаси не слишком верил в силу правительства, но не особенно уповал и на мощь партии Минканто. Правда, бойцы этой партии поднимали изрядный шум, но он был уверен, что из этого шума в конечном итоге не выйдет ничего путного. Если бы паче чаяния этой беспорядочной толпе – такой в представлении старого Хигаси была партия Минканто – и удалось бы одолеть правительство клановой клики, он, пожалуй, только усмехнулся бы горькой улыбкой и долго колебался бы, прежде чем радостно приветствовать победителей.
Но поражение полностью перетянуло сочувствие старика Хигаси на сторону армии Минканто. Их победа не была бы его победой, но их поражение он воспринимал как свое собственное, личное поражение. Внезапный и оглушающий гром репрессий обрушился не только на отряды осаждавших неприступную крепость – он внезапным ударом упал на голову одинокого, тоскующего старика, прикованного недугом к постели в своей убогой, крытой камышом хижине, в Коею, вдали от армии наступления.
В воображении старого Хигаси снова всплывала сцена, разыгравшаяся семь месяцев назад, на даче Хияма. Ему чудились пьяные лица Фудзисава и его приспешников, которые так высокомерно бросили ему вызов. Теперь они, смеясь, провожают глазами с башен замка Тиёда бегущих, разбитых, беспомощных, как слабые щенята, воинов армии Минканто – эта картина ясно, как нарисованная, вставала перед его умственным взором. Казалось, он наяву слышит, как они насмехаются, указывая в сторону далекого Коею: «Упрямый старик! Что, попробовал помериться с нами силой?»
Но увы, гнев, пылавший в его душе, не мог стать сигнальным костром для сбора солдат разбитой армии, он лишь понапрасну пожирал жизненные силы измученного недугом тела.
Надо было сделать хоть что-нибудь, послать хоть одну стрелу в отместку врагам. Старый Хигаси, пригласив к себе одного из бывших своих учеников, начал диктовать ему длинное послание на имя Хияма и Фудзисава и вдруг, в самый разгар этого занятия, внезапно пошатнулся и упал без сознания.
5