Куросиво
Шрифт:
– Аояги-кун, Аояги-кун! – шепотом окликнул лекаря барон Хияма, немного отставший и оказавшийся в задних рядах; Кокусю Аояги, привычно улыбаясь, подошел к нему.
– Взгляни-ка туда! – Хияма кивком указал на одно из окон в вагоне только что прибывшего поезда. – Удивительно знакомое лицо! Знаешь, он чем-то напоминает тебя!
Глаза Кокусю Аояги, в которых светилась ласковая улыбка, обратились к вагону третьего класса, на который указывал Хияма. Молодой человек, одетый по-европейски, повинуясь полицейскому, сердито сорвал с головы шляпу и сверкающими глазами рассматривал нарядную толпу на платформе. Заметив Аояги, который, наморщив
– О! – Аояги подался было вперед, но в это время раздался гудок. Аояги вздрогнул, опомнился и поспешно замер на месте в смиренной позе.
Над головами дружно склонившейся в поклоне толпы на мгновенье мелькнула облаченная в военный мундир фигура его высочества, милостиво удостоившая провожающих кивком головы, затем паровоз издал громоподобный рев, и поезд тронулся.
Не успел хвост поезда миновать платформу, как толпа провожающих мгновенно рассыпалась. Шарканье подошв о платформу, смех множества голосов напоминали шуршание муравьиного роя, покидающего муравейник.
– Эй, подождите! Подождите, говорят вам! – проводники и железнодорожные служащие все еще не выпускали пассажиров иокогамского поезда.
Молодой человек тоже пытался приоткрыть дверь, но служащий оттолкнул его. Глаза юноши сверкнули гневом.
– … Вот Фудзисава!
– А это министр иностранных дел! – указывали друг другу пассажиры.
Молодой человек, иронически усмехаясь, следил глазами за проплывающей мимо толпой. Наконец, двери открылись, и он выскочил на платформу. В обеих руках у него было по старенькому чемодану, под мышкой торчал старый дождевой зонтик. Это был юноша очень маленького роста, лет семнадцати – восемнадцати на вид. Его смуглое бледное лицо, по-видимому, еще не знало бритвы. Глаза светились живым острым блеском. На нем был темно-серый костюм из грубой шерстяной ткани, такое же пальто и черная широкополая шляпа. Он оглянулся по сторонам и, заметив пробиравшегося к нему сквозь толпу Кокусю Аояги, еще раз поклонился.
– Повзрослел, не узнать!.. Ты только сейчас приехал? – Кокусю Аояги не скупился на улыбки.
– Да.
– Быстро добрался! Я считал, что потребуется еще дня четыре, пять… Ну как, здоров?
– Да. А что дома?
– Сегодня утром пришла телеграмма… Состояние не важное. Очень ждет тебя. Недавно я ездил туда и, по правде говоря, хотел бы съездить на днях еще разок, проведать брата, но что поделаешь – столько дел, что голова кругом идет… Да что мы стоим здесь? Отойдем в сторонку, что ли, поговорим…
Они сошли с платформы. Барон Хияма, ожидавший экипаж, улыбнулся Кокусю Аояги и окинул молодого человека внимательным взглядом.
– Сусуму, это барон Хияма. Он очень много сделал для твоего отца… Разрешите представить, это мой племянник… – глаза Кокусю перебегали с лица барона на лицо молодого человека.
– О-о, юный Хигаси!.. В самом деле – то-то я подумал, что он похож лицом на… Я слыхал, вы долго жили в Англии? – теребя свои роскошные усы, Хияма; внимательно разглядывал Сусуму.
– Он учился в Кэмбридже, но… э-э… из-за болезни брата вернулся на родину, – вмешался Кокусю Аояги, искоса поглядывая на Сусуму, который в ответ на слова барона даже не поклонился, ограничившись легким кивком, и стоял прямо, как палка.
– Понимаю, понимаю, конечно… А как чувствует себя Хигаси-кун? В последнее время я был так занят, что давно уже не справлялся о нем… Ах, вот как?..
Когда старый Хигаси так решительно и бесповоротно отверг его специальные рекомендации, барон очень сердился и в душе ругал старика дерзким нахалом, но потом решил отнестись к случившемуся как к забавной истории и наконец начисто позабыл все это происшествие. Но барон Хияма был рыцарь по духу и потому готов был пожалеть беднягу-неудачника.
– Откровенно говоря, если бы Хигаси-кун последовал тогда моему совету, то, возможно, не случилось бы и нынешней этой болезни… А уж я тогда, кажется, так для него старался, – барон Хияма взглянул на молодого человека и внезапно переменил тему. – Ну, да о прошлом что толковать… Пожалуйста, передайте отцу поклон. Скажите ему, пусть лечится хорошенько, пусть бережет себя… Если вам что-нибудь понадобится – прошу без стеснения… Вы, вероятно, скоро снова приедете в Токио. Поговорим на досуге, вы расскажете мне о Европе… – и барон Хияма, слегка кивнув головой, весело уселся в экипаж.
– Славный человек этот Хияма, не правда ли? – Кокусю Аояги взглянул на племянника.
Сусуму продолжал стоять неподвижно.
3
Снег, который топтали сотни колес экипажей, отъезжавших от вокзала Симбаси, то переставал, то шел снова и к наступлению следующего дня успел толстой пеленой засыпать деревню Фудзими близ Кофу. Движение по деревенским дорогам замерло, не слышно было людских голосов, изредка раздавался лишь зловещий треск – это в садах под тяжестью снега ломались ветки деревьев. Потом внезапно налетел ветер, и все завертелось в снежном вихре, взметнувшемся с земли и с деревьев, небо потонуло в белесой мгле.
Было еще далеко до ночи, но ставни пришлось закрыть. Под напором ветра они прогибались, словно натянутый лук, то и дело гас огонек в светильнике. Но с наступлением ночи буря затихла и мир погрузился в глубокую тишину.
У ложа больного старика Хигаси слабо горел светильник. Но еще слабее, чем этот едва мерцающий язычок пламени, теплилась жизнь в старом, измученном болезнью теле.
Старому Хигаси ненадолго сделалось лучше, и это очень удивило врача, ведавшего городской больницей в Кофу: при таком тяжелом заболевании, да еще в жестокие холода… Но состояние больного снова ухудшилось, не успел он перебрать висевшую у его изголовья связку четок даже до половины.
Он плохо понимал, что творится кругом, не отличал дня от ночи, то засыпал ненадолго, то снова просыпался и, просыпаясь, всякий раз спрашивал: «Сусуму вернулся?.. Что, все еще нет? Неправда, ведь я же не глухой! Только что я ясно слышал его голос!..» – «Слышишь, кто-то стучит!» – вдруг говорил он. – «Откройте же скорее! Откройте!» – Он выходил из себя, пытался приподняться, и снова бессильно падал на постель. Ему чудилось, будто Сусуму укачало на пароходе. «Лицо у него такое бледное-бледное… Наверное, он сейчас уже плывет по Тихому океану… Бывает, что, вернувшись из Европы, люди заболевают от резкой перемены в пище… Когда он приедет, надо будет послать в город, купить там для него хлеба…» – говорил он. А через минуту начинал сердиться: «Дурак, что он там мешкает! Ведь я умираю! Что пользы, если он приедет после моей смерти!» – и тайные горькие слезы одна за другой катились по его щекам. Тетива была натянута до предела.