Курсантские байки восьмидесятых
Шрифт:
Но уши, увы, не греют.
Уши хрустят.
Особенно левое, когда его кончика касается грубое сукно высокого воротника, к которому удается прижаться ненадолго. А рук не поднять, белые перчатки отчетливо видны…
Э-эх, усы жалко!
Пушистые были, теплые, мягкие. Еще три месяца назад, при поступлении, красовались над губой четырнадцатилетнего подростка. Вонючий «Тройной» лишь слегка унял зуд на щеках и шее от следа старой батькиной бритвы. Лицо на ветру шелушится, чешется, жжет.
Жуть!
…Эх, мамочка, где ты? Как
Часы на Спасской оживают.
Что-то мелькает на мавзолее.
Неразборчиво гудит микрофон.
И…
…Вприпрыжку, причудливо забрасывая ноги вперед, «линейные» с частотой 120 шагов в минуту летят по брусчатке, безжалостно с полуметровой высоты впечатывая каждый шаг в прочерченную вдоль трибун белую линию, словно лисички чертят змейку следов на снегу. Затем по одному грациозно отваливаются от убегающего вперед строя и, заняв строго определенную позицию на площади, вскидывают огромные тяжелые карабины с цветными флажками на штыках высоко над головами, замирая на весь период прохода колон, словно статуи Минина и Пожарского.
– Па-ра-а-а-а-а-а-ад… Сми-ирна!
Всё… разом… замерло!
Тысячи, нет, десятки тысяч голов одновременно вскинули свои носы на воображаемые «полвторого». Выше всех взлетели, конечно, любопытные безусые «моськи» нахимовцев и суворовцев, закрывающих четырьмя «коробками» правый фланг строя напротив Спасских ворот Кремля.
– Для встречи слева. На кра-а-а-а-а-а… – бесконечная пауза – …у-ул!
Головы в едином рывке обращаются к воротам. Сотни труб и барабанов разражаются встречным маршем.
На-ча-лось! Наконец-то!
Из ворот, стоя в сверкающем сером кабриолете, – он, кажется, всё тот же до сих пор, и это здорово! – выезжает министр… обороны. Навстречу ему со стороны Музея истории на таком же блестящем ЗИЛе неспешно, километров десять-пятнадцать в час, движется командующий парадом…
Медленный выход машин в центр…
Помпезный доклад о готовности…
Гордый объезд войск…
Громогласные приветствия и поздравления.
Оркестр… входит во вкус!
Короткая речь с трибуны…
Перекатывающимся эхом по площади разносится троекратное «ура-а-а»…
Фанфары десятилетних музыкантов-суворовцев…
И-и-и, наконец-то…
…ПОНЕСЛОСЬ:
– Па-ра-а-а-а-а-а-а-ад… Сми-ирна! – Пауза.
– На одного линейного диста-а-анцию… – Пауза.
– По-ба-таль-онно… – Пауза.
– Первый батальон прямо… – Пауза.
– Остальные наПРА-а-а!.. – длинная пауза – …во-о-о!!! Все как один делаем поворот – «раз-два».
– Шаго-о-ом… – очень длинная и напряженная пауза – МА-А-АРШ!!!
Сводный оркестр, разогревшись, рыдает от восторга.
Одновременно с первым ударом барабанов по площади эхом летит многопудовый звук удара левой ноги десятитысячного войска, что в течение следующих тридцати минут уже не остановится ни на секунду.
Первыми на исходную
За ними, отступив дополнительно более трех – положено-то одного – линейных дистанции, выходит академия генштаба. Далее – курсанты, слушатели и воспитанники различных вузов, академий, спецкурсов практически всех республик Союза и всех родов войск: десантники и морпехи, спецназовцы и инженеры, разведчики и интенданты…
Оркестр смеется, плачет, пари т, кружится, поет и, конечно же, танцует…
Дирижер меняет марш за маршем, словно тасует колоду карт, сохраняя при этом ритм барабанов на уровне девяносто ударов в минуту.
С этой же скоростью, не останавливаясь ни на секунду, правая нога сменяет левую, даже когда «коробка» стоит на месте в ожидании команды «Прямо!».
Море разноцветных головных уборов совершает движения по площади в разные стороны огромными волнами-валами размером с батальоны-«коробки».
Все как один!
Один как все!
Вверх-вниз. Ни одной задержки. Ни полсантиметра отставания друг от друга: ни вверх, ни вниз, ни в сторону.
Мелькают прямые линии рядов, шеренг и даже диагоналей. Будто мелькание линий тельняшек у бегущих утром на зарядке в строю моих одноклассников-нахимовцев – помню, помню, ребята, вас всех, всех до одного.
Рябит в глазах.
И вдруг…
…Любимое всеми «Прощание Славянки» сменяет озорной, прыгающий из стороны в сторону, торжественный и неизменно танцующий, не менее известный и любимый нами, мной марш «Преображенского полка».
В это время наша «коробка» заходит за оркестр, медленно продвигаясь к белому флажку линейного курсанта кремлевской роты почетного караула. Пользуясь этим, Лешка с Ковалем, находящиеся справа и слева от меня, под неистовство оркестра, в такт ударников, при каждом шаге левой ноги, словно в танце, закидывают ее вправо, потянув тем самым всю нашу шеренгу, а вслед за ней и всю «коробку» в сторону. Но лишь первый вздох марша завершается, падая с верхних нот второй октавы в первую, они тем же манером незаметно танцуют обратно, забрасывая правую ногу за левую и возвращая таким образом шеренгу, а вслед за ней и весь батальон на прежнее место в строю.
Танец плывет с нами в дальнем левом углу площади рядом с ГУМом на протяжении всего этого чудесного божественного произведения. Весело, едва заметным постороннему глазу зигзагом, мы выруливаем на последний поворот в исходную для марша позицию.
Лица веселеют, расцветают радостью.
Мы искренне улыбаемся – как и теперь многие участники парадов.
Ногам необычно легко, тепло. Гири, налипшие к замерзшим подошвам ботинок, исчезают. Ступни от ежесекундных ударов о камень горят, словно ошпаренные. Иглы ломаются. Ботинки удобны и воздушны.