Курсанты
Шрифт:
Но здесь всё однообразно. Всё подчинено строгому ритму занятий, военному распорядку, не предусматривающему ни лишней радости, ни лишней печали, ни лишней заботы. А нет радости – особенно грустно в такую погоду и почему-то немного тревожно. И не понять причины. И ты живёшь с ощущением, что это радостное вот-вот произойдёт, отчего многое изменится в твоей жизни. Но что тут может измениться?
Уже завтра или послезавтра снова завьюжит, затрещат морозы, и развеет новый день все иллюзии, навеянные обманчивой погодой. И тогда всё встанет на свои места. Не будет снов, реже станут воспоминания, такие горькие и в то же время такие приятные. Не надо будет ждать писем.
Сегодня
– Ой, Саня! Так хорошо сегодня! – воскликнула она, обнимая в сквере молодую берёзку. И погрустнела вдруг: – Но потом, после, всегда плохо бывает.
Я не придал тогда значения этим словам. А около дома были сказаны главные слова, ради которых она и пришла тогда ко мне. Из окна, помню, лилась песня.
Очень жаль, что иные обиды
Забывать не умеют сердца!
Но ведь не было никаких обид. Наоборот, был чудесный вечер, и мне подумалось тогда: как это всё же хорошо, любить такую девушку, любящую тебя. Удержи, я её тогда, возможно бы было всё иначе. Она ведь стояла тогда за закрытой калиткой и, мне показалось, плакала. Почему? Это для меня было тайной. Но не для неё. Была же какая-то причина.
И только теперь, спустя год, собрав всё воедино: письма друзей, её поведение – какие-то быстрые переходы, порой, от веселья к задумчивости и грусти, невольно заставили думать: большое влияние на неё оказывал отец, человек жёсткий, самолюбивый, с деспотическими наклонностями, абсолютно не терпящий иного мнения. Кроме своего. А мнение обо мне он мог иметь только одно: безотцовщина, мать больна, я – молодой человек без перспективы, помешанный на авиации. Работал в школе – тогда это было престижно, бросил. Ради чего? В итоге докатился до грузчика на заводе. Какое у него будущее? Да по слухам и парень хулиганистый. А слухи они не зря ходят. И с таким вот связалась его дочь! Его первая и самая им любимая из трёх дочерей. Стыдно! Мы-то ведь живём не хуже других. И не дай бог дойдёт до чего-то большего!
Да, Василия Ивановича, Томкиного отца многие могли понять. И больше всего его понимали её тётушки. Уж они-то меня не любили. Тогда, по крайней мере. А отец, в редкие с ним встречи, ни единым словом, ни жестом не показывал, что я ему неприятен. Собственно, как к мужчине он ничего и не имел. Не нравилась ему моя бедность. А мы, молодые, опьянённые любовью, на это тогда не обращали внимания. И не задумывались над этим. Хотя, и они-то по тогдашним меркам были не богаты. Просто некая зажиточность была, уверенность в будущем. Да ещё разве, мотоцикл «Урал» с люлькой был у Василия Ивановича, на котором иногда раскатывала Томка. Конечно, без прав. Правда, я ни разу так и не сел в него. На нашей улице был ещё один такой же – у Сашки Патина. Не его, конечно, а его отца. Но отец пребывал в основном в состоянии подпития и аппарат этот больше возил нас.
––
Последнее воскресенье февраля. Завтра будет уже март – весенний месяц. Немного жаль этих уходящих в небытие дней, ведь с ними уходит наша юность, наши какие-то несбывшиеся надежды. А надежды и мечты сбывшиеся остаются с нами, имеют продолжение в будущем, они – теперешняя наша реальность. Сегодняшняя и завтрашняя. Уже через три месяца начнутся полёты, пойдёт совсем другая, как тогда казалось, жизнь.
А пока, если спросить курсанта, какой день он больше всего не любит, то многие скажут: воскресенье. Привыкшие к ежедневному буднему распорядку дня мы не любили выходных. Мы просто от них
Счастлив тот, у кого есть хорошая книга, с ней можно скоротать мучительно тянущееся время, словно застывшее, как застыли, кажется, навсегда на заметённых снегом стоянках самолёты. Но кто-то не любит книги. Такие, как Гена Гарягдыев, спят целыми днями, словно медведи в берлоге, благо в выходной день в роте никакого начальства нет, а старшины уже смотрят на лежание на кроватях сквозь пальцы. Не как раньше. Да и самим поваляться охота.
Жизнь зимой в сильные морозы замирает. Даже стадион, где расположен гарнизонный каток пуст. В казарме у нас сравнительно тепло, где-то плюс шестнадцать. Правда в умывальнике утром вода покрывается тонким, словно бритва, ледком, но это мелочи, к этому давно привыкли.
За окнами казармы изредка рысцой пробегают курсанты, подняв куцые воротники шинелей и втянув голову в плечи. Даже желающих пойти в увольнение, сегодня нет. Ажиотаж был только в первые дни, но скоро убедились: делать в городе абсолютно нечего, если нет там знакомых.
Особенно неприятен такой холод для ребят южных: туркменов, таджиков, корейцев, узбеков и других. Чёрные от природы и от щедрого южного солнца они от здешних морозов почернели, кажется, ещё больше. Многие впервые увидели тут снег.
Сегодня Гарягдыев проголодался с утра, ибо вчера на ужин не ходил и милостиво разрешил его сожрать Лёхе Шевченко, что тот и сделал, поделившись с Каримовым. Но утром – голод не тётка – вскочил быстро. Придя с завтрака, где умудрился принять две порции, сказал старшине:
– Дядя, на обед не буди, спать много буду. – Он всех, кто ему был симпатичен, называл дядями. И за это ему самому дали такую кличку. – И на ужин, если сам не встану – тоже не буди. Ладно?
– Хи-хи-хи! – захихикал Шеф, – лапу сосать будешь?
– Сам соси свой лапа, – огрызнулся Гена, укладываясь.
– А не отощаешь так? – спросил Цысоев. – Кстати, ужин-то кому завещаешь? Я бы не отказался.
– Такой маленький, а столько кушать будешь? – удивился Дядя.– Потом самолёт не поднимет. Вот он достоин моего ужина, – указал на Шефа. – Могуч станом и духом.
– И носом тоже, – подтвердил Серёга Каримов и захихикал, передразнивая Шефа и изображая указательным и большим пальцами, какой у Шефа нос. Но вспомнил, что лишним ужином Шеф должен поделиться с ним и бухнулся на колени:
– Прости, Шеф! Бес попутал! Я же твой друг.
– То-то же, – опустил Шеф кулак, уже готовый опуститься на голову Серёги. – Так и быть, половина – твоя, заморыш. Хи-хи-хи!
– Хи-хи-хи! – передразнивая Шефа, взвизгнул Каримов.
– Напросишься! – пригрозил Лёха.
– За что, теперь и смеяться нельзя?
На ужин Дядя не пошёл и потому утром вскочил быстро. Может, и не встал бы, но сегодня с утра военных занятий не было, должны были заниматься в УЛО, тем более в расписании стоял предмет: радио и приборное оборудование самолётов. Как раз то, что учил по основной специальности Гарягдыев в «Кривой Рога». Преподаватель – Дмитрий Максимович Лещенко был нам заочно знаком давно. О его принципиальности и жёсткому отношению к курсантам ходили легенды. Чтобы заработать у него оценку четыре нужно знать всё наизусть. Пятёрок он никогда не ставил. По его предмету у курсантов всех курсов было больше всего хвостов. Даже по не любимой метеорологии, которую преподавал Курякин – тоже человек со странностями, хвостов было меньше. К тому же он был нашей классной дамой – классным руководителем.