Курсанты
Шрифт:
Но вот с некоторого времени модели стали пропадать. Так продолжалось несколько недель. Случайно заведующий каптёркой увидел у Щебланова, когда тот рылся в чемодане, несколько моделей и опознал их. После чего он, а это был человек уже служивый, поднял шум, но по начальству не доложил. Парня потрясли и помяли в узком кругу, и он сознался в кражах. После этого доложили и командирам.
При упоминании Щебланова по залу прокатился ропот возмущения.
– Шесть моделей в чемодане нашли.
– Да зачем ему столько? – удивлялся Цысоев. –
– Эскадрилья в чемодане была.
– Гнать таких друзей из училища!
– А где он сам-то? Послушать надо бы его.
– Наверное, на продажу готовил.
Старшина Горчуков повернулся к стоящему у дверей дневальному:
– Щебланова разыскать и быстро сюда его.
Тот сорвался с места.
– А кто старшина у этого курсанта?
Встал невысокий сутуловатый парень по фамилии Иванов.
– Как он в коллективе? Нормальный?
– Плохо ведёт себя, – ответил старшина, – заносчив, высокомерен с окружающими, пререкается со старшинами, постоянно подчёркивает, что учился в институте.
– Из которого выгнали и, кстати, тоже за воровство, – сказал кто-то из его земляков москвичей. – Шапки из раздевалки таскал, скотина.
В сопровождении дежурного по роте появился Щебланов. Помятый, небрежно одет, смотрит косо, затравленно, с вызовом.
– Ты знал, что собрание созвано по твоему вопросу? И почему на строевом собрании не был? – спросил старшина роты.
Тот молчал, да ответа и не требовалось: про собрание знали все.
– Поясни нам, Щебланов, как у тебя в чемодане оказались модели наших ребят?
– Знаете же всё! – выкрикнул он. – Чего же комедию тут устраиваете?
– Не комедию устраиваем, а хотим, чтобы правду сам сказал. Мы ждём.
Но курсант молчал, уставившись глазами в дальний конец казармы.
– Да наберись же мужества, наконец, и покайся! – выкрикнул кто-то. Бесполезно.
– Можно мне вопрос задать? – спросил капитан, оставшийся после строевого собрания.
– Конечно, товарищ капитан.
– Кто у вас родители, Щебланов?
Дубровский всех курсантов, которых не любил, называл на «вы».
– Люди, – пожал тот плечами. – Отец директор завода, а мать не работает.
– Люди, значит. А за что тебя выгнали из института?
– Я сам ушёл со второго курса. Не понравилось.
– Лжёт! Вот его земляки говорят, что из института его выгнали за воровство шапок, – выкрикнул курсант Тамаров, у которого тоже пропала из тумбочки недавно собранная модель.
Среди сидящих парней в который раз прошла волна возмущения.
– Да чего с ним миндальничать, гнать в три шеи. В авиации такие не нужны.
– Точно, точно!
– Исключить из Комсомола его. Юхнов, ставь вопрос на голосование.
По резким беспощадным выкрикам Щебланов понял, что дело для него может кончиться плачевно: исключение из Комсомола здесь вело автоматическое исключение из рядов курсантов и соответственно к отчислению из училища. Это знали все.
– Чем вы
– Там же написано, – кивнул курсант на личное дело, – работал на заводе.
– На том же, где директором ваш отец?
– Да.
– Что ж, ясно. У вас хорошая характеристика с завода, хоть при жизни памятник ставь. А вот характеристика, данная вам здесь по просьбе комсомольской организации: у вас больше всего штрафных нарядов, вы грубите преподавателям и старшинам, постоянно опаздываете в строй, обманываете командиров, высокомерны с коллегами, болезненно реагируете на справедливые замечания. Вы не явились на собрание, хотя прекрасно о нём знали. И мы вправе сомневаться в объективности выданной вам на заводе характеристики. Учитывая всё это вместе с совершённой вами кражей, встанет вопрос о вашем здесь пребывании. Не объясните ли, отчего такие метаморфозы?
Щебланов по прежнему молчал.
– Если нет вопросов к нему – будем голосовать? – спросил Юхнов.
– Конечно!
– Давно пора, чего сидеть.
– Всё ясно тут.
– В шею!
– Сегодня же!
– А можно мне вопрос? – встал Горчуков. – Скажи, зачем тебе столько моделей, целых шесть? Если бы тебя не поймали за руку, то воровал бы дальше?
И Щебланов не выдержал. Вид его вдруг сделался жалким, глаза покраснели и налились слезами. Видимо дошло, что здесь он находится последний день.
– Да я… не хотел. Не знаю, как. Я даю слово… ребята, хоть куда тогда гоните. Прошу вас… последний раз. Хотел подарок сделать родным, друзьям. Новый год скоро. Простите. Я в кочегарку… на месяц согласен. Искуплю…
От непокорного, всех тихо презирающего и высокомерного Щебланова не осталось и следа. Он сник, сжался весь, даже ростом меньше стал, и без того неряшливо сидящая на нём форма обвисла, кажется, ещё больше. Дрожащим голосом он продолжал гнусавить под общий смех об искуплении.
– Гнать такой в три шея нада! – не выдержал Гарягдыев. – Честь позорит.
Выкрик Гены словно прорвал плотину. Вдруг начали говорить многие. Говорили страстно, с убеждением. Предложение одно: исключить.
Единодушным решением собрания из Комсомола Щебланова исключили. Тут же от имени организации возбудили перед командованием училища вопрос об его исключении.
Два дня ещё он жил в казарме, но в столовую уже не ходил, а всё бегал в штаб училища и на почту. Понимали, звонил отцу и ждал решения. Неизвестно, звонил ли отец в какие-то высшие сферы или нет, но вряд ли бы это помогло. За воровство в лётных училищах карали беспощадно и бескомпромиссно. По крайней мере, в те наши далёкие времена. За такие дела, помнится, попёрли из училища даже сына какого-то заместителя министра. Да там ведь было, как: не купишь целую комсомольскую организацию, она неподкупна и бескомпромиссна. И не остановится, пока своего не добьётся. И резонанс соответствующий создаст.