Курская дуга
Шрифт:
— Не хочется выставлять то, что самому не нравится.
— Хорошее правило. Помните, в Большой Ивановке вы показывали мне «Сталинградскую переправу»? Если у вас все картины такие, добьюсь вашей выставки в Москве.
Генерал усадил Гуренко рядом с собой в первом ряду. Дмитрий устроился в третьем. К нему подсел Бобрышев.
Слева во втором ряду заняли места Гайдуков и Грачев. Александр вертелся на скамейке, поминутно вскакивал и, казалось, никак не мог дождаться начала концерта.
Раздвинулся занавес, и
— Арию Лизы из оперы «Пиковая дама» исполнит Наташа Руденко, у рояля Вера Жданова.
Грачев с Гайдуковым бурно зааплодировали, но на них зашикали, и снова наступила тишина.
Вера, раскрыв ноты, села за рояль. Она поправила волосы, сосредоточилась.
Наташа была в черном шелковом платье, отделанном кружевами, обычные кирзовые сапоги она сменила на туфли с высокими каблуками, отчего казалась выше и стройнее.
— Смотри-ка, наши девушки… — шепнул Бобрышев Дмитрию.
Наташа выждала, пока Вера сыграла вступление.
— «Уж полночь близится, а Германа все нет…» — полился ее мягкий голос.
Дмитрий чувствовал в нем боль, ожидание. Взглянул на соседей. Генерал Салаев, подперев ладонью подбородок, сидел не шевелясь. Грачев улыбался, глаза его блестели. На щеках Седлецкого выступили пятна, он слушал внимательно, покусывая нижнюю губу. Когда Руденко кончила арию, несколько секунд в вагоне стояла тишина, потом все встали, послышались возгласы:
— Браво, Наташа! Бис!
Вместе со всеми Дмитрий бил в ладоши и просил Наташу петь еще и еще. Она долго не уходила со сцены и все пела украинские песни:
Ой не світи, місяченьку, Не світи нікому…Под аплодисменты сияющие подруги покинули сцену.
— С ума сойти, какой голос, — сказал Дмитрию Бобрышев.
Дмитрий не ответил. Он тоже думал: «Какие талантливые девушки».
После концерта генерал Салаев подошел к Наташе.
— Поздравляю вас, рад вашему успеху, думаю, вы не откажетесь петь во фронтовом ансамбле?
— Соглашайтесь, Наташа, перед вами откроется большая дорога, — советовал Тарасов.
— Не могу расстаться с редакцией… — ответила она. — Здесь у меня столько друзей! Я не кончила консерваторию и не стремлюсь пока стать певицей.
— Воля ваша, а жаль! У вас превосходный голос.
— Я подумаю, товарищ генерал.
— Подумайте хорошенько и соглашайтесь, — прощаясь, сказал Салаев.
Генерал пошел к выходу, за ним поспешили Тарасов с Ветровым.
Наташу окружили сотрудники редакции. Дмитрий подошел к Вере, пожал
— Спасибо вам… Вы сегодня с Наташей просто тронули всех нас…
— Это Наташа…
— И вы… Вы очень хорошо аккомпанировали.
— Верочка, ты идешь? — спросила Наташа.
— Сейчас, одну минутку…
— Вера, разрешите вас проводить, — подскочил Седлецкий.
— Моя теплушка рядом, не стоит беспокоиться.
— Нет уж, разрешите, — настаивал Седлецкий. — Знаете, я сегодня написал стихотворение и обязательно хочу прочитать его вам.
— Простите, меня ожидает Наташа.
— Ну, не гордячка ли? Малейший успех — и уже вскружилась голова, — провожая Веру взглядом, ворчал Седлецкий.
— Что вы напрасно злитесь, завтра встанете и натощак прочтете вашу лирику.
Злость помешала Седлецкому уловить в словах Дмитрия иронию, и он сказал:
— Нет уж, извините, этой зазнайке Седлецкий стихов больше не читает… Экий же я дурак, — вдруг расхохотался он. — Где Гайдуков? Нет Гайдукова с нами! То-то она спешила…
— Гайдуков дежурный по части, — заметил Дмитрий.
— Ах, да… Ну, шут с ним, пойду потанцую.
Дмитрий вышел на воздух. Ни звезды. Ветер с юга, и наплывает туман, очевидно будет оттепель. «Как быстро меняется погода», — подумал он. Проходя мимо теплушки, Дмитрий услышал неясные голоса девушек и невольно замедлил шаг. Идти в купе не хотелось. Еще раз прошелся мимо теплушки. Голоса стихли. На сердце было неспокойно. «Уж не влюбился ли я? Что же я здесь топчусь? Спать! Спать!» Он быстро зашагал по протоптанной тропинке, вскочил на подножку вагона и, входя в него, облегченно вздохнул: «Все пройдет… Завтра фронт!»
4
Утро выдалось на редкость солнечное. С крыши вагона зазвенела капель. Стук ее молоточков разбудил Дмитрия. Он глянул в окно: «Ага, хорошая погода, совсем весна!» Сборы были недолги. Дмитрий решил взять с собой только портфель. В него вмещалось все походное имущество: бритвенный прибор, зубной порошок, щетка, мыльница, смена белья, полотенце. В специальном отделении хранились записные книжки, толстая тетрадь с черновиками стихов, запасные карандаши и неразлучные спутники по всем фронтам — три томика: Лермонтов, Шевченко, Маяковский.
— В путь-дорогу, в дорогу! — поспешно одеваясь, трубил с верхней полки Бобрышев.
В купе вошел Грачев:
— Красота, снежком растерся!
— Пожалуй, и мы последуем твоему примеру, — сказал Бобрышев. — Как, Дмитрий?
— Что ж, можно!
— Пошевеливайтесь, братцы, жду вас в столовой, — выходя в коридор, бросил Грачев.
Когда Дмитрий вошел в столовую, там уже сидели почти все уезжающие. В теплушке, заставленной столами и скамейками, было тесно. В ожидании завтрака корреспонденты вспоминали вчерашнее выступление девушек.