Курская дуга
Шрифт:
Кони ринулись в буран. Дмитрий лег на бок и чуть приподнял голову. Ему на миг показалось, что тройка слилась с ветром, и гривы и хвосты лошадей — это только взлет снежного вихря. От бешеной езды захватило дух. Пронзительно свистели полозья. Когда же сани летели с горки, словно радуясь, что наконец догонят ветер, ездовой звонко, молодо покрикивал:
— Давай, вороные! — и свистом подгонял коней.
Тройка остановилась на окраине села.
— Приехали, — крикнул Ковальчук. Он достал из-под соломы
— Товарищ полковник…
— Возьмите… Не святым духом жить, — отозвался Ковальчук и, отряхнувшись от снега, спросил: — Задача ясна?
— Дорогу гвардии! — сказал Дмитрий.
— Вот именно! Надеюсь на вас, товарищи…
И тройка потонула в метели.
Расчистку дороги Бобрышев взял в свои руки. Дмитрий и Катя быстро оценили организаторские способности бывшего начальника штаба полка. Вскоре из ближних поселков потянулись вереницы людей с лопатами. И закипела работа.
Дмитрий познакомился с дедом Авилом, чья бригада успела уйти далеко в поле, проложив меж сугробами туннель. Дед Авил, надвигая на брови облезлую заячью шапку, представил Дмитрию своих чубатых внуков — Ивана и Тихона.
— Одним словом, ерои, товарищ командир. Только наша разведка вступила в село, шестеро эсэсов бросились в блиндаж и давай оттуда из пулеметов строчить. А мои внуки видят: гранаты лежат в сенях. Схватили они их — и в блиндаж. Прикончили гитлеровцев!
— Дед Авил заладил одно: ерои, ерои… — недовольно проговорил внук Иван. — Вот послезавтра в армию пойдем, тогда уж с фашистами сочтемся.
— А сколько тебе лет? — спросил Дмитрий.
— Восемнадцать, а брат на год моложе. Мы на фронт добровольно идем.
По свежим сугробам, словно тараня белую стену, прошла первая «тридцатьчетверка» и, лязгая гусеницами, пробила след. Долго проходила большая танковая колонна. За ней двинулась артиллерия, дивизионы «катюш» и, наконец, грузовики с боеприпасами и продовольствием. До глубокой полночи, сливаясь с ревом бурана, выли и звенели от напряжения моторы.
Старики, женщины, подростки выбивались из последних сил, расчищали дорогу. Вспотевшие, охрипшие от ветра люди подталкивали буксующие грузовики, падали в сугробы и снова вставали, чтобы взяться за лопаты. Когда же, поблескивая фарами, последняя машина скрылась в метели, к Дмитрию подбежал запыхавшийся Бобрышев.
— Главные силы прошли. На подходе конные обозы. Метель им не страшна. Сейчас прекратим работу, пусть народ отдохнет, а с рассветом с новыми силами в бой, — прокричал он.
— А где же Сенцова? — спохватился Дмитрий и стал ее громко звать.
— Я здесь! — выбираясь из сугроба, откликнулась Катя.
К Дмитрию подошел дед Авил с огромной цигаркой в зубах и вызвался «свести на постой товарищей командиров».
—
— Ну что ж, веди, — согласился Дмитрий.
Не прошли и ста метров, как дед Авил закричал:
— Стой! Сюда! — подошел к избе и постучал в окно. — Семеновна, принимай гостей.
Дмитрий, переступив порог, сразу почувствовал приятное тепло.
— Здравствуйте, хозяюшка, зашли к вам переночевать, — сказал Бобрышев, снимая ушанку.
— Заходите, отогревайтесь, — засуетилась хозяйка, — своих людей мы рады встречать.
— Как у вас тут чисто, тепло, мамаша, — улыбнулась довольная Катя.
— А как же, деточка, прогнали фашистов, надо жизнь налаживать. Оно все ничего, да беда — сынок болен.
— Что с ним?
— Вы не подумайте, что хвороба какая-нибудь опасная. Сын в партизанах был. Ноги застудил. Сейчас ему полегшало, а то худо было. Болезнь как-то мудрено называется. То вспомню, то опять забуду. Старая стала.
— Ревматизм, ничего мудреного нет!
Дмитрий поднял голову и увидел крепко сложенного, но измученного болезнью парня. Опираясь на палку, он осторожно спустил ноги с печки.
— Это сын мой, — вздохнула хозяйка.
Парень сел на лежанку и отрапортовал:
— Сержант Аниканов Трофим Кузьмич, боец партизанского отряда «За Советскую Родину». Сейчас по болезни нахожусь дома.
— Давно в партизанах? — спросил Бобрышев.
— С мая 1942 года.
— И награжден?
— Имею медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды.
— Значит, воевал.
— Я, товарищ майор, связным был, в разведку ходил. Не будь одного случая, Трофим Аниканов не сидел бы на печке…
— Мне кажется, очень трудно партизанить, воевать в тылу врага, — заметила Катя.
— Все опыт. Привычка. Помню, сперва понес донесение. Поле… Кто-нибудь свистнет — я оглядываюсь. Бричку увижу — не погоня ли? — думаю. А потом привык.
— Кто желает кипяточку с мятой? — спросила хозяйка.
— А есть? — обрадовался Бобрышев.
— Пейте на здоровье. Полный чугун кипятку, — и, отодвинув заслонку, хозяйка загремела в печи ухватом.
После чаю Семеновна внесла в хату сноп соломы. Бобрышев разровнял его на полу, накрыл плащ-палаткой. С трудом снимая мокрые сапоги, он сказал:
— Ложись спать, Дмитрий.
— Нет, я еще поработаю… Чтоб вас не будить, буду спать на лавке.
— Ну, как хочешь…
Бобрышев лег на бок и сейчас же сладко уснул, слегка похрапывая. Вскоре заснула и Катя.
Семеновна постелила сыну кожух на лежанке и, кряхтя, полезла на печь.
Партизан осторожно опустил ноги на пол и сел на лавку.