Куртизанка

Моссанен Дора Леви

Намибия снова бросает взгляд в мою сторону.

— Что такое случилось с хозяином, мадам Симона?

— Не знаю, Намибия.

— Симона! Симона! — окликает меня месье Жан-Поль Дюбуа, и голос его резонирует от стен, эхом отражаясь от высоких потолков. — Идите сюда! Быстрее!

Salle de bain — это сплошной камень, пар и стойки из известняка. В самом центре парной на мраморной плите выгравирована крутобедрая горгона Медуза. Под световым окном располагается бассейн, облицованный золотыми пластинами. При моем появлении месье Жан-Поль Дюбуа поднимается из ониксовой ванны, сделанной в форме львиной лапы. Он стряхивает с себя воду, мышцы у него на груди рельефно играют, совсем как у Айгайона, морского бога. Он отшвыривает в сторону полотенце, которое

я ему протягиваю. Грудь у него бурно вздымается, подрагивают напряженные руки и ноги, и он подхватывает меня и усаживает на каменный выступ. На полукруглом потолке собираются капельки пара и срываются вниз, нам на плечи. В наступившей тишине плеск воды в унисон вторит шуму крови у меня в ушах. Я ощущаю спиной его мощную эрекцию, он крепко держит меня руками за талию, но всемогущий месье Жан-Поль Дюбуа сейчас находится в самом уязвимом положении. Я поворачиваюсь к нему лицом и обхватываю его ногами. Я выпускаю на волю свои духи. Их запах наполняет насыщенный влагой воздух. Пусть они утолят жажду в его пересохших зрачках, напоят его обезвоженные клетки. Мой палец начинает движение от его затылка, касается жилки вожделения, спускается вниз по его позвоночнику, ласкает лесенку из чувствительных узелков, достигая его достоинства — свидетельства его мужественности, которого не касалась еще ни одна женщина. Крохотные пульверизаторы на кончиках моих пальцев опьяняют и возбуждают его, мои пурпурные духи отправляют в плавание туда, где я потребую от него ответа. Наслаждаясь ароматом собственных духов, не сдерживая более свои неутолимые пальцы, я ускользаю в другой мир, к другому мужчине, в восхитительное забытье, пропитанное дразнящими запахами кардамона и мускатного ореха, и оказываюсь посреди персидских гор, повисших между небом и землей, где больше нет никого, кроме нас двоих.

Месье Жан-Поль Дюбуа шепчет мне на ухо нечто неразборчивое, и стук его сердца так близко от моего кажется мне оскорбительным. Его зрачки теряют свой стальной блеск, и белки заставляют его глаза казаться добрее.

Глава сорок пятая

Внезапно месье Жан-Поль Дюбуа допускает оплошности, совершенно невозможные ранее. Он не обращает внимания на дятла, усердно долбящего дерево за окном, забывает проверить, заперты ли двери, перед тем как лечь спать прошлой ночью. Создается впечатление, что он утратил некую часть своей навязчивой педантичности. В восемь часов утра он все еще спит рядом со мной, опаздывая на работу.

Я спускаю ноги с кровати на пол и накидываю на плечи пеньюар.

Но вот он просыпается и резко вскакивает с кровати. Лицо его искажается гримасой неподдельной тревоги.

— Намибия! Чашку перечного чая. Быстро! — Он влезает в брюки, надевает рубашку и затягивает на шее галстук. Направляясь широким быстрым шагом к двери, он внезапно останавливается, резко разворачивается на каблуках, выхватывает из-под своей подушки мой надушенный носовой платочек и прячет его в карман. Он поворачивает ключ в замке. В глазах его стынет ужас.

— Почему дверь не заперта? Здесь кто-то есть еще?

— Вы забыли запереть дверь.

— Это невозможно! — Он в гневе выскакивает из комнаты, забыв свои ключи в замке. Но сразу же возвращается, вынимает их из замка и смотрит на ключи в руке с таким видом, словно это они, а не он сам только что совершили непростительный промах.

Я провожаю его во двор, мои руки обнажены, пеньюар покачивается на надушенных бедрах. Я играю на его чувствах, злоупотребляю ими, бужу в нем воспоминания о прошлом и будущем, стараюсь подчинить себе его обоняние, искушаю его, вынуждая забыть, что значит «здесь» и «сейчас».

У ворот он колеблется, словно решая, а не вернуться ли ему в мои объятия.

— Симона, будьте готовы уехать поздно вечером.

Прежде чем успевает осесть пыль, поднятая колесами его удаляющегося экипажа, я бегу обратно в дом. Я натягиваю на себя бриджи для верховой езды, сапоги и мужскую рубашку. Я собираю волосы в пучок и прячу их под шляпой, его шляпой.

— Мадам Симона, куда вы собрались? — спрашивает у меня Намибия, когда я уже собираюсь выскользнуть за ворота.

— Хозяин предложил

мне совершить прогулку на базар.

— Да, да, конечно, вы можете сходить туда, но только не в таком виде. Пожалуйста, вернитесь в дом. Я дам вам подходящую одежду.

* * *

Оживленная улица за воротами особняка месье Жан-Поля Дюбуа заполнена криками торговцев, малолетними попрошайками с печальными глазами, загорелыми лицами и забитыми пылью легкими. Женщины несут корзины с фруктами, которые каким-то чудом балансируют на их головах, покрытых разноцветными платками. С темных потных шей свисают на кожаных перевязях деревянные подносы, ломящиеся от сигарет, орехов и печенья в форме фигурок животных, предназначенных для продажи. На грубых прилавках неряшливыми кучами свалены жареный картофель, сушеные бананы и вареные тыквы. В воздухе висит густой аромат специй и черной патоки. Среди местных жителей изредка попадаются светлокожие уличные торговцы-коробейники.

Мне говорили, что после зимних дождей во время короткой весны в Намакваленде можно увидеть чудесные цветочные поля. Но окружающий меня пейзаж песчаных дюн и суровых гранитных гор означает, что зима была сухой. Крепость месье Жан-Поля Дюбуа олицетворяет собой единственный островок состоятельности и благополучия посреди живописных временных лачуг и бараков.

Быстрые взгляды украдкой, пожатие плеч, кивок, скрытый от посторонних глаз обмен деньгами — явно признаки незаконной торговли. Основным источником дохода в этом чрезвычайно бедном районе Намакваленда остаются краденые бриллианты. И непрерывный поток контрабанды плывет прямо перед моими глазами.

Я обращаюсь к безобидному на вид прохожему с просьбой показать мне дорогу к городскому руднику. Тот обводит горизонт за моей спиной широким жестом, словно это и есть рудник. А потом продолжает свой путь, не удостоив меня даже кивка на прощание. Я подхожу к невысокому, коренастому и седовласому пожилому мужчине, стоящему за прилавком, на котором лежат огромные кокосовые орехи. Он ловко раскалывает один из них и разливает сок по стаканчикам, составленным пирамидой.

— Доброе утро, — приветствую я его. — Не могли бы вы показать мне дорогу к бриллиантовому руднику?

Он раскалывает очередной орех, а потом рубит его на мелкие части. Его пальцы, похожие на высохшие сучья деревьев, устремляются в сторону бескрайней пустыни.

— Вон там и дальше — это Даймонд коуст, Бриллиантовое побережье, которое тянется отсюда, где мы стоим с вами, до самого Атлантического океана. Территория, которая принадлежит месье Жан-Полю Дюбуа.

Прикрыв глаза ладонью, я вглядываюсь в жаркое марево, стараясь заглянуть за пустынное плато, поросшее колючим кустарником, и дальше, за песчаные дюны, как будто и в самом деле надеюсь увидеть рудник, о котором мне рассказывал Кир.

— Туда можно дойти пешком? — задаю я новый вопрос.

— Солнце поджарит вас живьем, если вы рискнете отправиться туда одна. Лучше нанять экипаж. — Его безволосую грудь сотрясает приступ кашля, и он выплевывает на ладонь сгусток крови, перемешанный со слюной. — Бриллианты, — хрипло шепчет он, — это наше проклятие, жизнь и смерть, наша судьба.

Глава сорок шестая

Волны Атлантического океана с шипением накатываются на берег. Солнце лижет сухим огненным языком мое лицо и покрытые потом спины рудокопов. Грубые мешки с песком заставляют океан отступить, колоссальная стена оголила песчаные отмели до скального грунта — люди ищут бриллианты, которые в незапамятные времена принесли сюда воды Атлантики. Километры баснословно богатого аллювиальными отложениями океанского ложа производят сотни каратов бриллиантов. Целая флотилия лодок ныряет вниз и вверх на волнах, выбирая со дна галечную породу. Сначала вымывают мусор, потом просеивают через сито в поисках необработанных бриллиантов, которые застревают в крупных ячейках сетки, — сотни белых сверкающих звезд в песке. Ближе к берегу тысячи рудокопов зачерпывают гравий лопатами и ведрами, роясь в грязи, мусоре и гальке. А дальше в океан, зажав в зубах дыхательные трубки, ныряльщики уходят с лодок в синюю глубину, чтобы поднять со дна алмазоносный слой гравия.