Курумилла

Эмар Густав

Вдруг с улицы послышался отчаянный крик. Анжела в испуге прижалась к дону Луи.

В комнату вошел Курумилла. Он был совершенно спокоен.

— Вы выходили на улицу? — спросил его Валентин.

— Да.

— А где же дон Корнелио?

— Он свободен.

— Как свободен! — вскричал дон Луи.

— Ничего не понимаю, — сказал Валентин. — Зачем вы его выпустили?

В ответ на это Курумилла показал свой нож: лезвие было, окровавлено.

— Он теперь нам не страшен.

— Вы убили его?! — вскричали все

трое.

— Нет, но он слеп и нем.

— О! — с ужасом вскричала Анжела.

Курумилла просто-напросто выколол дону Корнелио глаза и вырвал ему язык, а потом отвел его на другой конец города и бросил на произвол судьбы.

Валентин и дон Луи отлично понимали, что упрекать индейца в жестоком поступке бесполезно, он все равно не понял бы их. Они ничего не сказали.

Анжела, несмотря на настойчивость графа, не согласилась, чтобы он проводил ее до дому, и ушла, шепнув ему на прощание:

— Берегитесь завтрашнего дня!

— Ну, — сказал граф, опускаясь в кресло, — кажется, завтра конец… Тем лучше. Только тот, кто меня захватит в плен, дорого поплатится за это.

На другой день волонтеры послали к генералу депутатов. Тот по своему обыкновению рассыпался перед ними во всевозможных обещаниях и уверениях. Депутаты потребовали решительного ответа. Тогда дон Себастьян, у которого уже давно был готов план уничтожения волонтеров, внезапно переменил тон, отослал депутатов обратно и приказал дожидаться ответа.

Депутаты были вне себя от этого вероломного поступка генерала и не могли простить себе, что доверились такому человеку.

Волонтеры с нетерпением ожидали ответа. Когда депутаты передали им свой разговор с генералом Гверреро, раздражение достигло последних пределов… Все требовали дать бой.

Командир батальона не знал, что делать.

— Велите составить каре, — сказал ему граф.

Приказание было выполнено.

Граф встал посреди войска и поднял руку. Все смолкли, понимая торжественность этой минуты.

Но граф колебался. За себя лично он не боялся, но понимал, что это сражение должно было решить участь всего затеянного дела…

— Граф, — обратился к нему один из офицеров, — вы колеблетесь. Зачем же было приезжать? Не вы ли взяли Эрмосильо?

Это колкое замечание смутило графа.

— Нет, — вскричал он, — я не колеблюсь! Но, друзья мои, обдумайте ваш поступок, пока еще не поздно… Подумайте о том, что вы будете лишены покровительства закона, если обнажите шпагу. Что хотите вы?

— Битвы, битвы! — вскричали волонтеры с энтузиазмом. Тогда граф обнажил свою шпагу и взмахнул ею над головой.

— Вы непременно хотите сразиться?

— Да, да!

— Вперед! Да здравствует Франция!

— Да здравствует Франция! — вторили волонтеры. Батальон, разделившись на четыре роты, направился к казармам мексиканцев.

К несчастью, как мы уже сказали раньше, среди французов

поселился раздор. Многие из них шли неохотно, из одного лишь чувства товарищества.

Командир батальона, несмотря на всю храбрость, не был достаточно решителен для такого дела. Граф чувствовал, что совершил промах, отказавшись от командования.

Батальон подошел к казармам с трех сторон.

Генерал Гверреро принял все меры предосторожности: он заперся в казармах с тремястами пехотинцами. В соседние дома он также послал сильное подкрепление. Кругом стояли пушки.

Французов было всего-навсего человек триста, половина из них были окончательно обескуражены. Мексиканцев — две тысячи.

Борьба была отчаянная. Ядра мексиканских пушек вырывали из неприятельского войска целые ряды, но несмотря на это французы продвигались вперед. Во главе войска ехал граф. Одной рукой он держал винтовку, другой, — обнаженную шпагу. Пули со свистом пролетали над головой.

— Вперед, вперед! — раздавался его могучий голос.

Но командир батальона, который должен был подойти с другой стороны, совсем растерялся и велел отступать: действительно, потери в его роте были особенно значительны.

Напрасно старался граф собрать разбежавшихся.

Тут он опять вспомнил про свою ошибку.

«Боже! — думал он. — Зачем я отказался от командования!»

Вдруг неприятельские пушки перестали стрелять. Оказалось, что все артиллеристы убиты.

— Вперед! В штыки! — закричал граф и бросился вперед в сопровождении Валентина и Курумиллы, которые ни на минуту не оставляли его одного в опасности. Человек двадцать волонтеров кинулись за ними.

Граф устремился на неприятельскую стену и вскарабкался на нее.

— Вперед, вперед! — кричал он.

Шляпа, простреленная пулями, слетела с его головы. Платье было изорвано штыками. Французов было слишком мало, они вынуждены были отступить, но они отступали, как львы, шаг за шагом, лицом к неприятелю, не переставая сражаться.

Слезы гнева хлынули из глаз графа. Он хотел умереть и бросался в самые опасные места, но двое друзей защищали его от смертельных ударов.

Граф разломал свою шпагу. Он кинул гневный взгляд на врагов, которых сумел бы победить, если бы его не покинули.

Валентин и Курумилла увлекли его к гавани. Но злой рок преследовал графа: корабль, на котором они прибыли, снялся с якоря. Бегство стало невозможно.

Тогда побежденные друзья вспомнили, что они могут найти приют в доме французского агента.

Сеньор Паво сообщил, что все французы, которые отдадут оружие в его руки, найдут покровительство в его доме.

Граф вошел в дом и в изнеможении упал на стул. Казалось, он потерял способность понимать, что творится вокруг него.

— Будет ли спасен граф в вашем доме, сеньор дон Паво? — спросил Валентин.