Кусатель ворон
Шрифт:
Упускать такие лица – преступление перед мировой культурой, в моей камере тоже еще теплился малый заряд, и я сделал несколько снимков. Сникшая Жохова особо не протестовала и не закрывалась, а у меня давно зрел замысел статьи про попавших в сектантские сети…
А Пятахина я снимать не собирался. Пусть его за так покусают. В конце концов быдлеска – это все-таки искусство, а не средство для развлечения плебеев.
– Хорошо бы что-то холодное приложить, – посоветовала Снежана.
Но ничего холодного ни у кого не было, так что Иустинья
Жмуркин хмурился.
А вверху, над поляной и полуденным жаром, пела беспечная птичка, то ли жаворонок, то ли удод, то ли иволга, приятное такое пенье.
И вдруг оно было прервано криками, дикими и отчаянными.
Начинаю привыкать. То есть уже почти совсем привык. К вот этим вдруг крикам. И чуть не рассмеялся.
Потому что кричал Пятахин отчаянно.
– Как пчелки-то жалят, – с удовольствием отметил Листвянко. – Стараются.
– Это действительно очень полезно, – заметил Гаджиев.
Жохова скрипнула зубами.
– Я имел в виду, что полезно, если не в лицо кусают, а если в лицо, то, наоборот, вредно, – поправился Гаджиев. – В прошлом году в Номже одну женщину искусали в лицо осы, так она чуть не ослепла.
Рокотова ткнула Гаджиева в бок.
– Нет, ты, конечно, не ослепнешь… – опять поправился Гаджиев.
Жохова вздохнула.
– Я хотел сказать, что ты не ослепнешь, это ведь не осы, а пчелы…
Гаджиев замолчал, потому что из леса донеслась очередная порция стонов и воплей.
– Что-то он громко кричит, – сказал Жмуркин. – Раньше он так не кричал.
– Это, наверное, какие-то особенные пчелы, – улыбнулась Снежана. – Да ничего, пусть они его немного пожалят, Пятаку это не помешает, а то совсем с цепи сорвался.
Это точно. Когда из дома выезжали, был обычный хам подвальный, а тут вдруг стал резко прогрессировать. Правда, пока непонятно, в какую сторону.
– А вдруг это не пчелы? – лениво предположил Листвянко.
– А кто же тогда? – спросила Снежана.
– Ну, медведь там. А что? Здесь глушь, вполне может быть, пришел на малину…
– Или волки, – заметил негромко Жмуркин.
– Так они его тогда порвут, наверное, – предположила Снежана.
– Не, – возразил Листвянко. – Никто это есть не станет, тем более медведь. Медведи очень разборчивы в пище, что попало жевать не заставишь.
– А сам мне сказал, что меня даже клопы есть не будут! – обиженно сказала Жохова.
– Будут-будут, – успокоила Снежана.
А Пятахин все орал и орал.
– Пусть его самого клопы сожрут! – всхлипнула Жохова.
– Сожрут-сожрут, – согласилась Снежана.
Жмуркин кивнул мне. Понятно, иди, посмотри. А если
– Помогите же! – продолжал вопить Пятахин. – Помогите!
В голосе чувствовалось уже некоторое отчаянье.
Я осторожно продвинулся сквозь окраинный малинник и вошел в капитальный лес и сразу же увидел и воспослал богам очередную благодарность за то, что камера разрядилась не до конца. И что они позволили мне увековечить это роскошное безо всякого преувеличения зрелище.
Я не стал тянуть – и сделал сразу серию снимков с разных ракурсов, с разной выдержкой и глубиной резкости, а потом переключился на видео.
Это было… Ну как бы сказать. Вот вы идете по лесу, собираете редкие и деликатесные грибы рыжики, думаете о вечном, а тут раз – и видите, как зеленый пришелец с восемью глазами и с антеннами на голове сидит на пне с опятами и играет на фисгармонии.
То, что я увидел… В чем-то оно было даже круче. В конце концов, пришельцы с фисгармониями в наших лесах не такая уж и редкость, а вот это…
Там стояла сосна. Довольно большая, высокая средь остальных сосен, но несколько трухлявая, то есть кора с нее обсыпалась, но дерево еще держалось, мрачное такое, потравленное типографом. В обнимку с деревом на высоте двух с половиной метров висел Пятахин. На земле под Пятахиным находился страус.
Я видел пару страусов в передвижном зоопарке, сразу узнал, страуса вообще сложно с чем-то спутать – черная курица-переросток с длинной шеей и с глупыми глазами. Перья в разные стороны торчат, то есть все в порядке.
Видимо, тот самый Прошка, смерть-птица.
Страус занимался своим обычным делом – пытался убить. В этот раз Пятахина. Во всяком случае, настроен был решительно, подпрыгивал, щелкал распростертым клювом, старался лягнуть дерево мускулистой ногой.
Пятахин держался хорошо. Выпустил когти, объял ногами дерево и, как мне показалось, вцепился в него даже зубами. Боролся за жизнь серьезно. Увидел меня, воззвал:
– Помоги!
Почему Пятахин выбрал это дерево – коры нет, древесина гладкая, отполированная… Впрочем, Пятахин и не смог бы выбрать никакое другое дерево, он же поэт. «Апрельский пал», все дела. И это обстоятельство сыграло с ним злую шутку – Пятахин скользил. Медленно сползал по стволу. В разверстую пасть страуса.
Страус, конечно же, этим не преминул воспользоваться – подпрыгнул и вцепился Пятахину ниже пояса.
Пятахин заверещал.
Прошка куснул его еще несколько раз. Пятахин взвыл и взобрался по сосне. Но дерево было слишком широким, и удержаться на нем долго не получилось, Пятахин продержался минуту и возобновил свое роковое сползание в страусиный зев.
Прошка укусил снова.
Это повторилось несколько раз. Сползание, вопли, укус, сползание, вопли, укус, с каждым разом Пятахин взбирался все ниже и висел меньше.