Кутузов
Шрифт:
Глупая кличка "изменник", пущенная из императорской главной квартиры, сразу же распространилась по армии. Какой-то штабной каламбурист неумно прозвал Барклая де Толли "Болтай да и только", воспользовавшись тем, что длинная, необычная для русского слуха фамилия получала при этом видимость какого-то осмысления. Этот каламбур быстро подхватили все, хотя он был в полном противоречии со здравым смыслом: Барклая де Толли никак нельзя было назвать "болтуном". Он говорил мало и никогда не говорил попусту.
Но армия, в течение двух месяцев уходившая без боя на восток, окончательно изнервничалась в неведении.
Барклай понимал, что полководец должен говорить с солдатами. Раз он попытался сделать это — подъехал на привале к одному полку и спросил у обедавших солдат:
— Хороша ли каша? (Барклай долго думал, как и что сказать солдатам.)
— Хороша, ваше высокопревосходительство, да кормить-то нас не за что: не защищаем родную землю!
Барклай не нашелся что ответить и с тем уехал. Дружеской беседы с солдатами не получилось.
Положение Барклая де Толли с каждым днем, с каждой верстой отступления на восток становилось невыносимее: он всюду видел недоверчивые, озлобленные лица и за спиной все чаще слышал не заслуженное им, страшное слово "изменник".
Глава вторая
НАПОЛЕОН ТОРОПИЛСЯ
Император, который так желал сражения, пускал в ход всю свою энергию и весь свой гений, чтобы ускорить движение.
Было бы счастьем для него, если бы он не принял впоследствии порывов своего нетерпения за вдохновения своего гения.
Наполеон торопился.
Он всегда был безудержно стремителен и нетерпелив, а в эту кампанию, как говорил Коленкур, "хотел, чтобы все летели на крыльях".
Его лихорадочная поспешность сказалась с первых шагов похода.
Выбирая место для переправы через Неман, Наполеон пустил коня в галоп. Императорский кровный "араб" испугался выскочившего из-под ног простого белорусского зайца, бросился в сторону, и Наполеон упал с коня на землю.
В Вильне он вынужден был задержаться на восемнадцать дней. Он не столько был занят устройством Литвы, сколько ждал подходившие новые полки. Восемнадцать дней показались ему как восемнадцать месяцев.
Наконец он смог двинуться дальше. Путь шел через местечко Глубокое, через которое когда-то проходили полки Петра Великого и Карла XII.
В Глубоком, устраивая склады припасов, снарядов и оружия, Наполеон прожил пять дней. Местечко Глубокое очень понравилось Наполеону и его штабу. Наполеон жил в большом кармелитском монастыре. Окна его двух комнат выходили на маленькое озеро у холма и на цепочку живописных прудов, вырытых руками крепостных монастыря.
В Глубоком Наполеон узнал о том, что русские оставили Дриссу.
Он поспешил к Витебску.
Наполеон продвигался с армией день и ночь. Шел через оставленные жителями, сожженные, а иногда только еще горящие белорусские деревни,
И вот 14 июля вечером он настиг Барклая у Витебска.
Наконец он мог видеть собственными глазами 1-ю русскую армию, так много дней ускользавшую от него.
Войска Барклая стояли вот тут, у этого белорусского города, название которого Наполеон путал с Висбаденом. (У Наполеона была изумительная память на факты и местность, но он очень плохо запоминал собственные имена.)
Не успел Наполеон увидеть огни города и многочисленные бивачные костры русской армии, располагавшейся у Витебска, как закричал из кареты:
— Д'Альба ко мне!
Наполеон не нуждался в просвещенном сотруднике, в начальнике штаба, который помогал бы ему разрабатывать оперативные планы. Он все задумывал и решал сам. Он не терпел советчиков.
"Я один знаю, что мне делать!" — говорил он.
Всегда смеющийся, маленький, толстый маршал Бертье, обер-егермейстер, военный министр и начальник штаба, был нужен Наполеону только затем, чтобы иметь под рукой необходимые сведения и рассылать распоряжения. Но без директора топографического бюро инженера-географа Луи д'Альба не проходила ни одна самая мелкая военная операция. На обязанности д'Альба лежала подготовка всех картографических материалов. Он наносил на карту направления маршей и операционных линий. Иногда глубокой ночью, получив интересную депешу, Наполеон приказывал: "Позвать д'Альба!" На основании новых сведений д'Альб делал доклад Наполеону. Они понимали друг друга с полуслова.
И сейчас, когда Наполеон увидал так близко неприятельскую армию, первый, кто понадобился императору, был не начальник штаба, вечно грызущий ногти Бертье, не какой-либо из маршалов, а скромный инженер-географ Луи д'Альб.
Пока ставили полосатые императорские палатки из бело-синего тика, пока носили в них из фургонов мебель и походную библиотеку Наполеона в трех ящиках красного дерева, Наполеон тут же, в карете, рассматривал с д'Альбом при бледном свете угасавшей вечерней зари карту Витебска и окрестностей. Потом, когда походный кабинет Наполеона был готов, д'Альб перенес карту туда, на большой стол, на котором уже ярко горели в тяжелых золоченых канделябрах свечи.
Наполеон, маленький и толстый, навалился грудью на карту: он не доставал до нужного места, а длинноногий д'Альб стоял, наклонившись над столом, как журавль.
Они смотрели на этот город, название которого так не давалось Наполеону, на реку Западную Двину и маленькую, чуть протянувшуюся на карте тонким волоском, дрянную и, вероятно, порядком пересохшую за эти жаркие июльские дни речонку Лучесу. Потом Наполеон ушел ужинать и спать: он спал в сутки не более шести часов. А д'Альб остался поднимать красками на карте реки, возвышенности и дороги, чтобы к утру карта с обозначениями частей своих и вражеских сил, наколотыми разноцветными булавочками, была готова.