Кутузов
Шрифт:
Наполеон то внимательно слушал Дода, то слушал и не слышал, думая что-то свое. Он переспрашивал генерала, потом опять молча склонялся над картой.
— Путь на Борисов короче. Идя к Лепелю на Глубокое, придется сделать большой обход, — возражал Наполеон. — Русские смогут прийти в Вильну раньше нас. И впереди — Витгенштейн.
Наполеон возражал не столько Доду, сколько своему ходу мыслей, этому варианту, который он давно знал и о котором только что напомнил Дод. Император водил пальцем вверх и вниз по течению Березины и Днепра и вдруг прочел:
— Полтава!
Рука невольно оторвалась от карты.
За этим коротеньким словом возникли те картины, которые часто вспоминались еще в московском Кремле.
Наполеон вскочил и, заложив за спину руки и наклонив голову, заходил по корчме.
Дод с тоской смотрел на императора, понявшего печальную аналогию.
Молчал.
В комнату вошли приехавшие Бертье, Мюрат, Евгений Богарне и генерал Жомини.
Тактичный Дод поспешил выйти.
Император ходил, продолжая машинально повторять:
— Полтава!.. Полтава!..
Присутствовавшие поняли его невеселые мысли. Стояли кучкой у порога. Император дошел до порога и, подняв на Жомини глаза, сказал:
— Кто никогда не испытывал поражений, у того они должны быть так же громадны, как и его победы!
Жомини только поклонился, молча соглашаясь с императором.
Наполеон снова подошел к карте и, рассказав всем о предложении генерала Дода, спросил у Жомини, знавшего местность, что советует сделать он.
— Ваше величество, перейти Березину ниже Борисова невозможно, но идти с измученной армией к ее верховьям — утомительно. Я полагаю, что можно перейти Березину чуть выше Борисова и выйти к Вильне кратчайшей дорогой на Сморгонь, — ответил Жомини.
Наполеон слушал Жомини, глядя не на карту, а на пламя свечи в медном еврейском праздничном подсвечнике. Он продолжал думать о своем — не о бегстве и поражении, а о победе.
— Если бы не все сердца оробели, — взглянул он на маршалов, стоявших у стола, — то можно было бы произвести чудесный маневр: идти к верховьям Березины, броситься на Витгенштейна, охватить его, взять в плен! — зажегшись, горячо выпалил Наполеон.
Бертье смотрел на Наполеона с упоением. Евгений Богарне печально улыбался, как бы говоря: "Красивые сказки!" Мюрат, который окончательно завял, сник в этом бегстве армии, был настроен весьма скептически. Он только поднял вверх брови и подумал привычными кавалерийскими образами: "Загнал коня, а теперь хочет, чтоб он скакал рысью!"
Наполеону ответил генерал Жомини:
— Ваше величество, такое чудесное движение возможно лишь в Италии и Германии, где есть продовольствие.
Жомини возвращал Наполеона с небес фантазии на землю действительности.
…и крысы хвост у ней отъели.
Адмирал Чичагов наслаждался отдыхом в небольшом уютном доме местного ксендза, который он занял для постоя в Борисове.
Румяный, плотно сбитый пятидесятилетний ксендз, еще два дня назад усердно возносивший
Впрочем, русский адмирал не был виновником прельщения почтенного отца-настоятеля: ксендз жил с экономкой уже около десяти лет, о чем знал весь Борисов. А адмиральские повара и денщики слышали, как ксендз пилил экономку за то, что она якобы не прочь преступить седьмую заповедь с главным поваром адмирала, не по-поварски сухим англичанином Томасом.
Павел Васильевич Чичагов, только что плотно, на английский манер, позавтракав натуральным бифштексом из свежей борисовской говядины, сидел в кабинете ксендза под миловидной мадонной, кормящей пышной грудью младенца, и чистил напильником ногти. И тут к нему вошел адъютант и с таинственным видом доложил, что казачьи разъезды схватили за Зембиным нескольких пленных французов и один, по мнению всех штабных, очень похож на Наполеона.
— Он, как вы справедливо изволили отметить, ваше высокопревосходительство, малоросл, — доложил адъютант.
— А где он? — заинтересовался адмирал.
— Вон стоит у крыльца. Я нарочно велел поставить его так, чтобы вы, ваше высокопревосходительство, могли обозреть.
Адмирал живо подошел к окну и глянул. У крыльца стоял в синей французской шинели и треугольной шляпе действительно маленький человек. Он нетерпеливо поглядывал во все стороны, но казачий урядник, свесив из-под шапки светлый чуб, не спускал с пленника глаз.
— Изволите видеть, ваше высокопревосходительство, как есть все приметы: мал, плотен, шея короткая, волосы черные, — угодливо шептал адъютант, наклонившись к окну.
— Накормить и дать выпить. Пусть развяжется язык. Потом доставить ко мне, — приказал адмирал и снова сел в кресло под пышногрудой мадонной.
Чичагов чистил ногти и предвкушал, как напишет Александру Павловичу о том, что поймал его тильзитского "брата".
Прошел добрый час, пока пленник позавтракал. Наконец адъютант доложил, что француз готов.
— Сразу видно птицу по полету, ваше высокопревосходительство, — шептал адъютант. — Как он тонко разбирается в винах — с одного глотка узнал, что кло-вужо!
— Пусть войдет! — сказал Чичагов и встал у стола, на котором лежала гравюра, изображавшая Наполеона: адмирал возил ее с собой.
Дверь открылась, и адъютант ввел французского офицера лет сорока, в зеленом двубортном мундире с голубым воротником и зеленых рейтузах. У него были карие веселые глаза и полное, небритое лицо.
— Добрый день, господин адмирал! — непринужденно приветствовал Чичагова пленник.
Чичагов наклонил голову так, что подбородок вдавился в шею. Он надулся и смотрел с достоинством — адмирал принимал такую позу всякий раз, когда хотел показать свой независимый, гордый характер.