Кутузов
Шрифт:
Затем приходилось спешно позаботиться о тысячах раненых — своих и неприятельских, о пленных, об уцелевших жителях Измаила: женщинах и детях.
Надо было собрать трофеи. Солдаты уже щеголяли, обвешанные турецкими знаменами, сорванными с древков, казаки гнали десятки турецких лошадей.
Надо было не допустить послабления дисциплины. Опьяненные победой, счастливые уже одним тем, что остались в живых после такого небывалого, кровопролитного штурма, солдаты готовы были пировать, забыв обо всем на свете.
И надо было предпринять срочные
Михаил Илларионович работал до ночи, не имея ни минутки покоя. Поздно вечером он поехал к себе в лагерь, чтобы хоть несколько часов отдохнуть на своей постели, в степи, а не в Измаиле, заваленном трупами.
На следующий день, 12 декабря, Михаил Илларионович встал, чуть поднялось солнце, и вышел из палатки.
Сегодня он новыми глазами смотрел на грозно черневшие вдали уже не страшные измаильские стены. Глядя на них в утреннем свете, не верилось, что вчера можно было под турецким огнем по шатким лестницам влезть на них, сбить турок со стен и взять Измаил.
Сейчас это все еще казалось немыслимым, непостижимым.
Михаил Илларионович позавтракал и решил здесь же, в спокойной лагерной обстановке, написать письмо домой. Вчера он успел послать из Измаила с курьером в Петербург только коротенькую записку, что жив-здоров, чтобы дома не беспокоились.
Кутузов написал жене:
"Любезный друг мой, Екатерина Ильинишна. Я, слава богу, здоров и вчерась к тебе писал с Луценковым, что я не ранен и бог знает как. Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся. Вчерашний день до вечера был я очень весел, видя себя живого и такой страшной город в наших руках, а ввечеру приехал домой, как в пустыню. Иван Ст. и Глебов, которые у меня жили, убиты; кого в лагере ни спрошу — либо умер, либо умирает. Сердце у меня облилось кровью, и залился слезами. Целой вечер был один; к тому же столько хлопот, что за ранеными посмотреть не могу; надобно в порядок привесть город, в котором одних турецких тел больше пятнадцати тысяч… Корпуса собрать не могу, живых офицеров почти не осталось… Деткам благословение. Верный друг Михайла Кутузов".Глава шестая
"БЕДНЫЙ ПАВЕЛ!"
Хотя дома и знали, что Михаил Илларионович должен приехать из армии в Петербург (весь город облетела необычайная новость: царица назначила генерал-поручика Кутузова чрезвычайным послом в Турции), но так скоро его не ждали. Кутузов командовал 1-й частью Украинской армии, которая с весны находилась в Польше, стоял с войсками у самой Варшавы.
Михаил Илларионович приехал в Петербург в сырое ноябрьское утро. Над городом тяжело плыли низкие тучи. Летний
Тройка, звеня бубенцами, проехала мимо пустынного и черного Царицына луга и завернула на набережную.
Когда коляска остановилась у подъезда, в окнах мелькнули удивленно-обрадованные лица прислуги.
В прихожей Михаила Илларионовича встретила жена Екатерина Ильинишна и старшая дочь, тринадцатилетняя Прасковья.
Екатерина Ильинишна, небольшая и худенькая, выглядела моложе своих тридцати восьми лет. Она всегда следила за собой и теперь, несмотря на ранний час, была причесана и одета так, словно собралась в гости.
— А-а, добро пожаловать, господин посол! — обняла она мужа.
— Здравствуй, мой дружок, здравствуй! Прости, что не поспел ко дню твоего рождения, — ответил Михаил Илларионович.
— А ты все растешь, Прасковьюшка! — сказал он, целуя дочь.
Девочка смутилась: она в самом деле была уже ростом выше маменьки.
Все направились в гостиную.
Навстречу им спешили две средние дочери: десятилетняя Аня, такая же худенькая, как мать, только с голубыми глазами, и девятилетняя, по-бибиковски черноглазая и по-кутузовски крепкая, плотно сбитая, папина любимица Лиза.
Михаил Илларионович обнял их.
А из дальних комнат с радостными криками уже бежали самые младшие — пятилетняя Катя и четырехлетняя Даша.
Девочки облепили отца.
— Погодите, вот я достану вам варшавские подарки, — сказал Кутузов. — Эй, Ничипор!
— Чего изволите, ваше превосходительство? — выглянул из прихожей денщик.
— Принеси-ка сюда меньшой чемодан.
— Подарки! Папа привез подарки! — прыгали вокруг отца девочки.
Екатерина Ильинишна улыбалась.
Денщик внес чемодан. Михаил Илларионович открыл его.
Дети с любопытством заглядывали в чемодан: что там?
Прасковья стояла поодаль. Ей тоже хотелось заглянуть, но было неловко: как маленькая!
— Вон что-то…
— Красивое… Золотое… — говорили дети.
— Это не ваше, это мой парадный мундир. Вот, получайте! — сказал папенька.
Он вынул из чемодана четыре совершенно одинаковые куклы. Они были одеты в польский национальный костюм — юбку и шнуровку. И всем четверым дал по большому шоколадному барашку.
— Спасибо, спасибо, папенька! — защебетали девочки.
Они тотчас же занялись куклами. Отошли в сторонку и стали рассматривать, у кого красивее цвет юбочки, у кого какой корсетик. Только Лиза не отходила от отца. Она держалась за его руку, восторженно глядя на папеньку снизу вверх.
— Почему это не зайчики или медведи, а барашки? — заинтересовалась Екатерина Ильинишна.
— Это польские рождественские подарки. Агнец непорочный. Видишь, возле каждого — хоругвь. А вот, Прасковьюшка, и тебе гостинец, — протянул старшей дочери золотое колечко Михаил Илларионович. — Может, велико будет? Я не знаю, какие у тебя пальцы. Брал на свой мизинец.