Кувыр-коллегия
Шрифт:
— Артемий, я ведь среди друзей нахожусь. И я вам всем доверяю. И потому скажу. Елизавету стоит на трон Российский посадить. Дочь Петра Великого должна править империей. Они и никто иной. Тогда от засилья немецкого мы быстро избавимся. И за то я готов голову свою на плаху положить!
Президент коммерц-коллегии граф Платон Мусин-Пушкин, аристократ и придворный, те слова Хрущева поддержал:
— Андрей все правильно сказал. Чего нам друг от друга таиться? Сейчас время пришло посадить на трон Елизавету. Императрица от дел
Волынский посмотрел на графа. Тот раскраснелся и был готов отстаивать свою точку зрения. Он предлагал заговор не против Бирона или Остермана. На этот раз его друзья нацелились на саму императрицу Анну Ивановну.
— Друзья! — потребовал тишины Волынский. — Анна еще жива. И не известно умрет ли она быстро. Императрица может еще поправиться. Одно дело отстаивать для себя пост регента, а иное противу государыни идти. За такое на плаху пойдем!
— Я против немцев готов выступить даже ежели на плаху меня бросят, коли ничего у нас не получиться! — решительно сказал Мусин-Пушкин. — Можно поднять те батальоны гвардии, что не на войне, а здесь в Петербурге!
— Я также думаю! — вскричал Хрущев. — Надобно гвардию поднимать! Преображенцев!
— Опомнитесь! Граф Платон, и ты, Андрей! Поднимать войска против царицы! Я кабинет-министр.
— Но ты патриот России? — спросил его старый друг Еропкин.
— Знал я, про что говорить станете сегодня! Но подумайте про то, что Анна мне может доверить регентство. И тогда я, после смерти императрицы, при Анне Леопольдовне стану всем.
— Не доверит тебе императрица Анна такой пост! — решительно возразил Мусин-Пушкин. — Ведь теперь Бирон при ней неотлучно находиться. Думаешь зря?
Молодой секретарь кабинета министров Иоганн Эйхлер сказал, что Либман, доверенный Бирона именно этого и добивается. Регентства для Бирона. Но Анна указа о том еще не подписала. Андрей Иванович Остерман против этого и сам желает возглавить империю при малолетнем наследнике, коий еще не родился.
Услышав про Либмана Мусин-Пушкин пришел в ярость:
— Токмо Елизавета может приструнить этих Либманов! Знаете, какой вред государству Российскому этот Либман принес? Я как президент коммерц-коллегии могу вам про то рассказать! Либман меховую торговлю к рукам прибрал и мехами спекулирует и сотни тысяч в свой карман ложит! А на заводах уральских сколь его ставленник Штемберг натворил? Они об России думают? Нет! Токмо про свой карман и пекутся! И все они за спиной у Бирона проклятого спрятались! Вот зло главное для России и для русских!
— Остерман не лучше Бирона! — сказал Хрущев. — А может и хуже!
— Но если я стану во главе империи как регент, господа? — снова спросил Волынский. — Отчего не допускаете такого? Что с того, что Бирон при императрице у одра болезни находиться? Анна Ивановна понимает, что принцессе Анне Леопольдовне поддержка русских
Адмирал Федор Иванович Соймонов был сторонником Елизаветы. И он был согласен с теми, кто склонял Волынского на переворот.
— Царица Анна наша — Мессалина распутная! — смело высказался он. — Она Россию отдала немецким кобелям своим Левенвольде да Бирону. А те Либманам все отдали. И попомните мое слово, Бирон еще шапку Мономаха на себя примерять станет.
— Но и Елизавета Петровна не отличается скромным поведением, адмирал, — возразил Артемий Петрович. — Она любовников меняет чаще, чем Анна Ивановна. А последний из них, Алешка Розум, вообще из крестьян малороссийских.
— Но и у принцессы Анны Леопольдовны любовник имеется! — высказался Хрущев.
— Граф Линар, уже за пределы страны выслан, — сказал Волынский. — И у Анны Леопольдовны один любовник, а не десяток, как у Елизаветы. Кто только не побывал за эти годы в постели цесаревны.
— Дак Лизка то, и на лицо поприятнее чем, Анна Леопольдовна. Цесаревна наша особа приятная. Лакомый кусочек, — сказал Еропкин. — Так что, нет в том ничего плохого, что мужчин она любит. А что Алешка Розум роду мужицкого, так что из того? Не немец же. При Петре много кто из мужиков до высот властных поднялся.
— Что-то не могу вас понять, друзья мои любезные, — поднял голос Артемий Петрович. — Про что толкуем? Анну Мессалиной зовете за то, что одного Бирена нынче подле себя имеет. А ранее и любовников, что при её особе были можно быстро сосчитать. А что до любовников Елизаветы? Пальцев не хватит у всех на руках дабы сосчитать.
— Но она дочь Петрова, Артемий! — вскричал Соймонов. — Про сие забывать не следует.
— Да что из того? Это её не делает императрицей. Кто скажет, достойна ли она дела петрова? Может и похуже Анны при ней станет!
— Не дело такие слова говорить, Артемий! — прервал Волынского Мусин-Пушкин.
— Значит вы все за Елизавету? — спросил кабинет-министр. — И ты, де ла Суда?
— Если Анна скоро умрет, то нам стоит действовать! Вот с этим я согласен, — сказал Жан де ла Суда. — И Елизавета для нас отличный шанс! Для всех.
— Вы так думаете? — снова стал возражать Волынский. — Сей вариант можно рассмотреть, токмо после того как иного выбора для нас не будет, господа. Но торопиться не стоит!
— Что сие значит, Артемий Петрович? Али против ты кандидатуры Елизаветы Петровны? Говори прямо!
— При Елизавете много кто сейчас состоит. Сами про сие подумайте. И все они, эти мелкие дворянчики, гвардейские сержанты, да и простолюдины вроде Розума Алешки, ежели цесаревна на трон сядет, захотят при ней места важные занять! А что получим мы? Я что получу?
Волынский желал власти лично для себя, а не только блага для империи Российской. Он хотел стать новым Меньшиковым.