Кузьма Алексеев
Шрифт:
Весной о земле сказ особый. И мысли и хлопоты сельчанина по весне только о земле. Это и понятно: весна дает жизнь всему, что будет посеяно. А потому весной дорог каждый клочок земли.
С давних пор ведется: весна пришла — пора паевые участки распределять. Черноземы под горой Отяжка ежегодно по жребию доставались сельчанам, которые заботливо ухаживали за землицей: возили навоз со дворов, торф с лесного болота. А нынче прошел слух, что графиня запретила дележку земли и отдает ее управляющему
Как только весть облетела все село, мужики посмелее бросились к Козлову, но тот даже за ворота никого не пустил, сказался больным. Село забурлило. Староста Москунин вынужден был собрать сход.
В центре села, у лавки управляющего, сгрудилась шумная толпа. На крыльце лавки — Москунин. Управляющий так и не показывался.
— Эрзяне, послушайте, что скажу! — пытался перекричать всех Москунин. — Плетью обуха не перешибешь! Хозяйка не дает нам нынче свои земли. Шуми, не шуми — ничего не исправишь. Это ее земля, ее воля…
— Обществу, значит, фигу с маслом, а Козлову нашу землицу?!
— Не бывать этому!
— Лучше по домам идите. Драку затеете, еще хуже будет.
— А ты, трусливый пес, перестань нас пугать. Мы пуганые!
Больше всех возмущался Кузьма Алексеев, не прятался за чужие спины, смело говорил, что думает:
— Мужики! Уступим сейчас — потеряем все, что имеем. Надо драться!
И решил сход: идти за правдой к самому губернатору в Нижний и спросить, как им поступить в данном случае. Выбрали из сельчан пять ходоков. Возглавил их Алексеев. «Кузьма, — говорили крестьяне, — знает, к кому подойти и как действовать. Все ходы и выходы в Нижнем ему знакомы».
Через три дня посланники вернулись от губернатора и сообщили, что поле он разрешил пахать под наблюдением управляющего.
— Без него обойдемся, а то он наши паи отберет! — уверил мужиков Алексеев и добавил, что у него бумага гербовая имеется, которая выручит в случае чего.
И вот наступил день выхода в поле. С утра было солнечно и тепло. Люди и обозы двинулись под Отяжку, на поля. Два дня восемьдесят лошадей пахали и боронили черноземы. Фыркали натруженно лошади, покрикивали пахари. Кто сохой пахал, кто железным плугом. Белели мужицкие рубахи, пестрели женские платки и кофты. Слышались смех, плач детей. Работа кипела.
Виртян Кучаев пахал со своими четырьмя сыновьями парою лошадей тот пай, который отобрал у них Козлов. Думал-думал Виртян да и пустил лошадку на отобранный участок, который находился на самом краю поля. За плугом сыновья ходили по очереди. Освободившийся от работы Семен подошел к отцу.
— Тятя, отпусти меня к тетке Оксе помочь, она с Никиткой одна пашет. Дед Видман, говорят, хворает. Да и какой из него пахарь?..
Виртян почесал бороду, сказал добродушно:
— И Арсентия забери с собой, чего ему под телегой-то лежать?
Окся неловко держала плуг, он ее не слушался, и борозда получалась кривая. Никитка, который вел под уздцы лошадь, ворчал
— Мамка, да ты крепче, крепче держи, а то срамно у нас получается…
— Не переживай, сынок, — успокаивала его Окся, — это лемех притупился сильно, вот и борозда косая.
— Да и Серко постарел, слабый он, — поддержал мать Никитка, видевший, что она сама из сил выбивается. — Ему уж двадцать лет в обед, как дедушка говорит.
— Может, отдохнем, сынок?
— Отдохнем, — согласился мальчик. — А потом ты, мамка, Серка будешь водить, а я за сохой похожу.
— Походишь, милый, когда вырастешь…
— Вот приедет отец, вдвоем станем с ним пахать. Дедушку под телегой спать уложим, пусть в тени отдыхает. Здесь хорошо, в чистом поле…
— Где он теперь, отец-то твой? — вздохнула Окся. — Да, как на грех, деда лихоманка затрясла. В последнее время что-то он еле ноги носит.
Грустную речь матери прервал Никитка, радостно закричав:
— А вот и помощники к нам пришли!
Три лошади остановились в конце их участка. Кучаевы подъехали, а с ними Кузьма Алексеев с сыном. Такими силами их участочек с гулькин нос раз плюнуть вспахать! И в самом деле, Окся с сыном не успели и глазом моргнуть, а мужчины уже закончили пахоту и распрягли лошадей. Высокие пласты свежих борозд лежали на весеннем поле, испаряя и распространяя вокруг себя неповторимый и несравнимый ни с чем аромат вечной жизни.
А грачей-то сколько налетело! Для них сегодня — пир горой!
— Алкине сюк теть, Кузьма, ды тыненк, од алят!16 — поклонилась женщина помощникам. — Минсь Никита марто уш вийстэ лисинек.
— Не за что, тетушка Окся, в одном селе живем, помогать друг другу должны, — важно ответил за всех Семен.
Кузьма молча улыбнулся.
Неожиданно раздался раскат грома, и сверху, из большого облака, посыпались горошинами крупные капли дождя. С горизонта ползла громадная черная взлохмаченная туча. Брюхо ее разорвалось, треснуло прямо над Сережей. Ливень хлынул, как вода из ведра. Молнии сверкали, ослепляя, гром оглушал.
Землепашцы сбились на краю поля в тесную кучу и, как испуганные овцы, в страхе глядели на разбушевавшуюся стихию. Молились и крестились, кто как мог. Гроза пугала и одновременно радовала — она сулила хороший урожай.
Настает время, когда человеку приходится подводить итог всей прожитой жизни. Старость крепко держит за руку и ведет навстречу смерти. И если жизнь позади остается, хоть и трудно прожитая, но достойная, человеку не о чем сожалеть. Так и Видман Кукушкин, лежа целыми днями на жесткой лавке, смирился со своей судьбой, покорно ждал конца своего пути. «Я прожил отпущенные мне годы без обмана и зла, — думал старик, — вспоминая детство, юность, зрелость. — Всегда поступал по справедливости, не гневил богов. Все рано или поздно уходят к праотцам из этого мира. Теперь очередь моя».