Кузьма Алексеев
Шрифт:
Перед народом предстал сам архиепископ Вениамин. В широченной черной рясе с тяжелым толстым животом он был похож на громадное корыто. При разговоре все руками размахивал, будто крыльями. Говорил о язычниках, о том, какое зло они несут людям. И среди них их сельчанин — Кузьма Алексеев. Называл его обманщиком и еретиком. Потом поднял свой золотой крест, злым псом зарычал:
— Мы знаем, кто лжепророку помогал.
Народ молчал. Под ноги себе смотрел или в сторону Алексеева. Только слышались кашель да фырканье лошадей. Наконец раздался голос.
— В чем же мы провинились перед вами? — из рядов крикнул Гераська Кучаев. — Любим свои обычаи и законы предков чтим. Это преступление?
— Кто это? — вскипел Вениамин.
— Кучаев Гераська, бывший приказчик Строганова, смутьян, — целуя руку архиерея, сказал Максим Москунин. Лысая его голова — будто пухлая женская ягодица. — Народ он на святой родник зазывает!
— Взять смутьяна! — крикнул Сергеев.
Гераську повалили, принялись бить.
— Где помощник лжепророка, которого Савельевым кличут? — вскочил со своего места Ребиндер.
— Я здесь! — Филипп ни от кого не прятался, вышел из толпы, поклонился народу и Кузьме.
И его на длинную скамейку повалили. Донат, макарьевский палач, бил кнутом не жалеючи, тот так и плясал в его руках.
— Слаб ты, парень, — усмехался он над Филиппом и с перекошенным от злобы лицом ударил кнутом в очередной раз по спине кузнеца, превратившейся уже в кровавое месиво. Продолжал бы бить и дальше, но Ребиндер резко остановил:
— Пятьдесят уже. Хватит!
— Хватит, так хватит, — и с недовольным видом отошел от Филиппа, который, громко застонав, попросил воды. Солдаты подняли его и бросили в телегу. В стороне, неподалеку, стояло несколько запряженных подвод для арестованных. Их увезут далеко-далеко. И насовсем.
По пятьдесят ударов получили Виртян Кучаев и Захар Кумакшев. И Матрене бы досталось, ее уже повалили на скамью, да архиерей не разрешил. Зато, когда привязывали к скамейке Кузьму, Ребиндер прошептал полицмейстеру Сергееву: «Смотри, брат, девки его какие ядреные, как игрушки! Пусть солдатики поиграют, они заслужили». Полицмейстер весело заржал и дал знак всадникам. Любашу с Зеркой вытащили из толпы и потащили
Потом глянул в сторону Доната. Палач засучивал рукава. В руках он держал теперь уже другой кнут, на конце которого была привязана тяжелая свинчатка. Он готовился угостить главного богоотступника восемьдесятью ударами кнута, как было написано в бумаге. Не успел Ребиндер окончить чтение, а кнут Доната со всей силой опустился на спину Кузьмы. Бил палач с наслаждением. Кровавые рубцы чернели на глазах и вздувались один за другим наподобие ленточек.
— Что рот разинул?! — крикнул он своему помощнику. — Лей воду! Видишь, спекся!
Круглолицый монах зачерпнул из бадейки ковш воды, плеснул на спину Кузьмы. От холодной воды тело того задергалось.
— Глянь-ка, не подох еще! Живучий… — и Донат снова приступил к битью. С новой силой.
Красные рубцы он теперь «рисовал» на ногах Алексеева. И так же рядышком — один к одному. При этом приговаривал:
— Такие пометки тебе наставлю — долго их будешь носить. Эко, в небо взлететь хотел! Куда тебе?..
Люди в это время, подняв руки, молча молились.
Донат ударил в последний раз и подошел к костру, который разожгли полицейские. Вытащил из него клещами раскаленное железо, вернулся на свое место. Алексеев тяжело переводил дух.
— Оставь его, волк, оставь! Нет сердца у тебя в груди — ты оборотень! — крикнула с тоской Матрена, бросаясь на Доната. Солдаты скрутили ей руки. Клещами палач оторвал Кузьме нос, раскаленное железо прислонил ко лбу. Запахло горелым мясом. На лбу Кузьмы осталось выжженное слово «богоотступник».
Ребиндер снова принялся за чтение приговора:
«Кузьма Алексеев подлежит высылке в Иркутскую губернию. Навсегда. Вместе с ним высылаются также…»
Зазвучали имена высылаемых. Десять домов опустошатся, десять семей покинут родимое село. Какая судьба откроется ссыльным? Какие корни пустят они на далекой холодной стороне? Никто этого не ведал. Да про это они сейчас и не думали. Стоны, плач, вопли, проклятия заглушали даже звон колокола, в который усердно бил звонарь по приказу отца Варлаама.