Кузнецкий мост (1-3 части)
Шрифт:
— Но Рузвельт — это тоже distance? спросил Бардин и улыбнулся потому, что хотел придать этому вопросу характер шутки.
— Не знаю, — засмеялся Джерми. Засмеялся и исчез. Даже тени на плоском кремлевском камне не оставил.
Бардин запрокинул голову. Все еще вздрагивал многосаженный столп колокольни Ивана Великого, того гляди, прочертит небо и рухнет, упершись крестом в берег Оки, а может, и Волги.
Что-то было в словах старика Джерми такое, что хотелось прояснить, что-то недосказанное, смятенно-неясное, может быть, даже тревожное. И еще было в словах старого Джерми нечто от того, что услышал Егор Иванович
63
Как некогда, Бардин на исходе дня ехал в Ясенцы. Наркоминдельская «эмка», когда-то ярко-черная, а сейчас ядовито-зеленая, уносила его на север от Москвы, в тот заповедный край озер и леса, где, так казалось Егору Ивановичу, начинался великий океан российской тишины и свежести. Если Ольга оказывалась дома, Бардин увлекал ее на реку. Река в Ясенцах питалась почвенными водами и за лето так и не успевала прогреться, но Егора это не пугало, он любил студеную воду. Потом они пересекали мокрый луг, весь в лилово-красных озерцах (солнце было на закате), и поднимались в рощу. В ней было, как в бухте, полной парусных толок, белым-бело. Да и у Ольги было что-то от этой белизны. Ольга хорошо «читала» лес, ее глаза видели то, что недоступно Бардину. Ее ладони быстро наполнялись всякой лесной ягодой, будто она не собирала ее по ягодинке, а черпала пригоршнями.
— Это тебе, Егор, — она подносила пригоршню к его рту. Он смешно шевелил губами, фыркал и вбирал ягоды едва ли не вместе с ее ладонью. Ладонь у нее была, точно березовый ствол, теплой и бархатистой.
Потом они разувались и шли по мху. Мох был ворсистым и приятно глубоким, ноги погружались в пушистую зелень.
Потом они сидели на опушке рощицы и смотрели, как низину заволакивает туман, и он спрашивал ее:
— Надо бы что-то сказать Иришке, когда приедет, а?
— Не надо говорить, — улыбалась она. — Все скажется само собой. Вот время выйдет, тогда скажем.
— А когда оно выйдет, время-то? Есть у него срок, чтобы выйти?
— Есть срок, — все еще улыбалась она.
— Когда же этот срок?
— Тем летом.
— А если раньше?
— Раньше нельзя, всему свой срок, — говорила она.
Она ему казалась, как всегда, спокойно бескорыстной, уверенной в своей силе. Она не неволила его, больше молчала, чем говорила, но и в молчании был тот же смысл: «Всему свой срок…»
Было в ней, как чудилось Бардину, что-то от чистоты и целомудрия этого леса и этого поля. Все казалось Бардину, ее прямоте и, пожалуй, ее простоте храброй можно позавидовать.
— А почему тем летом? — полюбопытствовал Бардин. — Ты боишься, что дети взбунтуются?
— Нет, просто раньше нехорошо как-то, — отвечала она.
— А если все-таки взбунтуются?
Она пожала круглыми плечами.
— Не знаю.
Они шли домой опушкой леса. Стлались мхи, неожиданно бирюзовые или черные, все в искрах. Ноги точно искали ворсистый ковер, он был глубоким, этот ковер, и, несмотря на свежий вечер, хранил тепло минувшего дня, нога не столько проваливалась, сколько приятно тонула во мху.
— Сбереги моих, — сказал он, не поднимая глаз.
Она остановилась.
— Сберечь? Ты что, из-за этого меня берешь? Я удобна?
Голос ее неожиданно собрался, стал почти тверд. Вон какую жестокость
— Но ведь они не только мои, но и твои.
— Да, мои тоже, — согласилась она. Ее ноги ступали по мху все так же спокойно, как минуту назад.
На рассвете его разбудил голос автомобильного рожка. Он раздвинул шторы и увидел наркоминдельскую «эмку». Первая мысль: «О господи, что еще. Пропало воскресенье!»
— Кто там? — окликнул он Ольгу. Просыпаясь, он слышал ее голос, она пела, последние дни она все пела.
— По-моему, там женщина, — сказала Ольга, из кухонного окна ей было виднее.
— Женщина? — мог только воскликнуть он. — Откуда ей взяться?
— Верно, женщина, — сказала Ольга все так же спокойно-доброжелательно.
Бардин накинул халат, пошлепал босой к входной двери.
— Вот это да!
Открыл дверь, так и не успев запахнуть халата. Августа стояла на росной траве в своих красных туфельках на босу ногу (собралась к Бардину спешно) и, зябко поеживаясь, кусала синие губы.
— На сборы пять минут, — произнесла она и попыталась улыбнуться. Лицо ее было серо-землистым, видно, она не спала эту ночь.
— За пять минут и с чашкой чая не управишься. Хотите чаю горячего? Я вижу, как вы промерзли. Хотите?
— Не-е-е откажусь.
— Тогда заходите.
Она вошла.
— У меня действительно з-зуб на зуб…
Августа сбросила плащик, прошла в большую комнату, с превеликой жадностью огляделась вокруг. Каждую вещь, что попадалась ей на глаза, она пристально допрашивала, стремясь понять нынешнее положение Егора Ивановича. Пока она еще ничего не понимала, поэтому сохраняла и самообладание, и норов, и энергию. Но вот она увидела Ольгу, и волна слабости захлестнула ее.
— А где Ирина, Егорушка Иваныч? — спросила она, стараясь мысленно разгрести этот туман и как-то вынырнуть из него. — Разве Ирины нет? — произнесла она, хотя интересовалась иным: «Господи, да неужели вы одни в этом доме? Совсем одни?»
— Нет Иришки, она уехала к тетке в Суздаль, — помедлив, подал голос Бардин из соседней комнаты. Он уже принялся одеваться. — Она уехала в Суздаль, — повторил он и, спохватившись, произнес: — Да, вы знакомы с Ольгой? Оля, Оля!
Вошла Ольга и стала рядом с Августой Николаевной, а Бардин взглянул на Августу Николаевну и обомлел, никогда она не казалась ему такой некрасивой, как сейчас. Эта некрасивость вызывала жалость: глаза с синими подтеками да еще какие-то навыкате, будто кто-то положил палец на предглазье и оттянул веко… Как же это Бардин не замечал всего этого прежде? Даже самый некрасивый человек бывает иногда красивым, но с возрастом oit бывает красивым все реже. Но, наверно, к некрасивому привыкаешь. А Августа точно ухватила этот взгляд Бардина, исполненный тоски, и шарахнулась от Ольги прочь.
— Где дедушка Бардин? — спросила Августа Николаевна и обратила недобрый взгляд на Ольгу. — Его тоже нет?
— В Ивантеевку подался, — сказал Егор Иванович, выходя в столовую. Он был одет. — Что там еще стряслось? — спросил Бардин, спросил каким-то иным тоном, который не очень соотносился с тем, что говорилось только что, и взглянул в окно, выходящее в сад, будто Наркоминдел, который он имел сейчас в виду, находился где-то за садом. — Что там загорелось?
— Черчилль прилетает, — сказала Августа вполголоса.