Кузнецов. Опальный адмирал
Шрифт:
— Хорошо, Иван Степанович, дерзайте. Полагаю, через год-полтора на моем столе появятся обе книги.
— Постараюсь, Николай Герасимович. — Исаков встал и шутливо добавил: — Вы же по случаю моего пятидесятилетия наградили меня автомашиной. Теперь мне легче добираться на службу. Так что отработаю, как пить дать.
Исаков вышел из кабинета.
— Ему тяжело ходить с протезом, — подал голос Виноградов. — Может, лучше уйти со службы?
— Я советовал это сделать, но он заявил, что пока от моря не уйдет. — Николай Герасимович подписал командировку. — Еще одно задание вам. На
Виноградов прикрыл за собой дверь. Николай Герасимович прошелся по кабинету; положил на стол рабочую папку и подумал о том, что и ему пора ехать на Балтику. Но разрешит ли начальник Генштаба генерал армии Антонов?.. Пошел Николай Герасимович к нему под вечер. Тот был на месте, и как показалось наркому, настроение у него было бодрое, будто недавно выиграл сражение. Только переспросил:
— Хотите слетать на Балтфлот? Не возражаю. Там сейчас назревают важные события, и Трибуну нужна будет ваша помощь.
— О том и речь, Алексей Иннокентьевич!
Уточнив ряд вопросов, касающихся боевых действий Балтийского флота, Антонов сообщил о том, что вчера был у Шапошникова… Болезнь у маршала обострилась, и ему было плохо.
— У меня на глазах едва слезы не появились. Жаль мне Бориса Михайловича…
— Я тоже собираюсь его навестить, — грустно промолвил Кузнецов. — Он много сделал для меня как наркома…
— Тогда поспешите, Николай Герасимович. Советую вечером к нему зайти. Врачей не будет, и вы сможете подольше побыть у маршала. Ну а когда в Питер полетите, дня через три-четыре?
— После встречи с Верховным…
— Ясно. Если что, звоните мне в Генштаб. А с Трибуцем там построже. Флоту предстоят большие дела…
Николай Герасимович подошел к палате и хотел было открыть дверь, как услышал звонкий голос медсестры:
— Минуту, товарищ адмирал флота, вот вам белый халат! — Высокая, стройная девушка с черными глазами и добродушным лицом улыбнулась ему, потом строго добавила: — Больному нужен покой, так что не волнуйте его.
— Понял, сестрица…
Шапошников тихо лежал на койке и смотрел куда-то в сторону окна, за которым бурлила весна. Лучи солнца мелко дробились на стене. Казалось, маршал размышлял о чем-то далеком и памятном. Но вот он повернул голову, увидел Кузнецова, и желтое, как лимон, лицо его осветила улыбка.
— Николай Герасимович?! — удивленно воскликнул маршал. — Добрый день, голубчик! А я считал, что вы где-то на Балтике, у адмирала Трибуца. — Он хотел сесть, но лишь приподнял голову и снова откинулся на подушку.
— Вам велено лежать, Борис Михайлович. — Кузнецов сел рядом. — Как вы себя чувствуете?
— Пока жив, голубчик… Слышали сводку? Третий Белорусский фронт Василевского овладел городом Браунсбергом, Знаете, где это? На побережье залива Фриш-Гаф. Я рад, что в сорок втором передал Василевскому Генштаб. Александр Михайлович чертовски талантливый человек. Да-с, талантливый…
«Плох
— Чего молчишь, голубчик? — Глаза у маршала блеснули, но тут же погасли. — Я еще поживу… Ну а как у вас дела? Верховный не журит?
— Бывает, Борис Михайлович, — улыбнулся Николай Герасимович.
Маршал и адмирал флота неторопливо беседовали. Им было о чем поговорить… Руки маршала, такие сильные и крепкие прежде, беспомощно лежали на груди, и Кузнецов видел, как изредка дрожали пальцы. А еще недавно эти руки писали директивы, приказы, по которым потом вели в бой свои армии генералы… Неужели всему этому конец? Не хотелось верить.
— По ночам печет в груди, и я не могу уснуть, — пожаловался Шапошников. — Но не кричать же? А знаешь, Николай Герасимович, какая моя первая должность была в Красной Армии? — вдруг спросил Борис Михайлович и сам же ответил: — Помощник начальника оперативного управления Высшего военного совета Красной Армии! Это было в восемнадцатом году. А кем был тогда ты, голубчик?
Николай Герасимович сказал, что осенью 1919 года он стал добровольцем Северо-Двинской военной флотилии. Но долго воевать ему не пришлось: весной 1920 года красные войска освободили от интервентов Архангельск.
— Флотилию тогда расформировали, а нас, молодых матросов, начали учить строевой подготовке, потом направили в Петроград, зачислили в подготовительную школу для тех, кто поступал в военно-морское училище.
— Я честно служил Красной Армии, а значит, и своему народу, — вновь заговорил маршал. И грустно добавил: — А вот до Дня Победы я, пожалуй, не дотяну. А хотелось бы…
И столько жалости уловил Кузнецов в его голосе, что ему стало не по себе.
Умер Шапошников 26 марта, когда Николай Герасимович был в Ленинграде, и сообщил ему об этом по телефону генерал армии Антонов.
На Балтику Кузнецов прилетел во второй половине марта. В это время войска Третьего Белорусского фронта готовились к операции по разгрому Кенигсбергской группировки врага, и Балтийскому флоту предстояло принять в этом активное участие. Походный штаб адмирала Трибуца находился в Паланге, куда и прибыл Кузнецов. День был весенний, но солнце припекало ощутимо.
— Рад вас приветствовать, товарищ главком! — гаркнул Трибуц, едва Кузнецов вышел из своего «Дугласа». И, не дождавшись, что ему ответит нарком, спросил: — Как вы решили, будем создавать Юго-Западный морской оборонительный район — ЮЗМОР?
— Для того и прибыл, Владимир Филиппович. — Нарком свел брови. — Вам звонил Кучеров?
— Да. Я понял, что он разделяет мою точку зрения. Обещал тоже сюда приехать.
В походном штабе Трибуцу было о чем доложить. Николай Герасимович слушал его внимательно, по ходу разговора вопросов ему не задавал, но был разочарован тем, что Трибуц ничего не сообщил о вражеских коммуникациях, тогда как это было самое уязвимое место противника. Когда Кузнецов сказал комфлоту об этом, тот залился краской. Однако спорить с наркомом Трибуц не стал, заявив, что «от этих коммуникаций зависит судьба окруженной курляндской группировки врага».