Кузница милосердия
Шрифт:
– А старик-то мой, старик!
– пожаловалась она.
– Молодую себе завел!
Речь шла о человеке 70-летнего возраста. Как назвать то, что произошло дальше? Озарением? Клиническим мышлением? Не знаю. Я произнес очень правильную фразу, после которой стало ясно все.
– Вот вам таблетки, - сказал я.
– Но только вы их ему не показываете.
– Думаете, может подсыпать что-нибудь?
– охотно встрепенулась бабушка.
Я расслабился.
– Ну да, - я не стал ей возражать.
– А перед этим загляните в желтое двухэтажное здание, которое во дворе.
Из двухэтажного желтого
В общем, к иным мученикам совести надо присматриваться. Их, разумеется, много.
Но человек, который некогда явился ночью на еврейское кладбище, сделал себе обрезание и отправил обрезки в посылке Брежневу с припиской о том, что только что совершил политическую акцию - тот человек тоже мучился совестью.
Свиньи
В каждом человеке живет Зверь. Иногда это удав, иногда - волк, а бывает, что и киса.
Но чаще всего это - Свинья.
Свиней, вероятно, заставляют инкарнироваться в людей, что означает понижение в должности, наказание. И дальше астральная сущность так и катится под гору - пропащая душа в буквальном смысле этого слова.
Дело происходило в 1985 году, в Калининграде, где мы проходили врачебную практику. И мы показали себя настоящими врачами. Правда, основная демонстрация состоялась не в какой-нибудь больнице, а в общежитии. Причем сегодня, оглядываясь назад, я не вижу в этом общежитии ничего дурного. Самое обычное, ни в чем не виноватое питейное заведение.
Однако нам оно надоело. Практика, сколькими радостями она не сопровождается, вещь подневольная. Тебя заставляют сниматься с места и куда-то ехать, а там, на местности, еще и работать. Поэтому общежитие воплощало для нас систему принуждения в самом широком смысле.
Накануне отъезда случилось так, что в наших руках оказался ключ от соседней комнаты. Не помню, как это вышло. Наши товарищи уехали чуть раньше, сдали помещение комендантше, и комната считалась свободной, чистой и готовой к приему новых подневольных. Но ключ почему-то попал к нам. И мы, благоразумно опасаясь наказывать собственную, еще не сданную, камеру, решили отыграться на соседней.
По традиции, мы заправились коктейлем "Золотые Крылышки". Из чайника. В чайнике - три бутылки болгарского сухого вина, литр венгерского вермута, бутылка водки и бутылка ликера "Бенедиктин". Дальше не помню. Событий, конечно, не помню, ингредиенты помню. Частично могу восстановить по записке, которую мама нашла, когда разбирала мой чемодан: "Леха! Берем пять сухарей и один агдам для разгона". Потом взяли без пяти минут докторскими руками ключ и пошли в назначенное помещение.
Стекол мы не били, побоялись, но сметана в постелях была, и стул был привешен к люстре. Потом началась экспансия в коридор. Я лично (сожалею до сих пор) вылил ведро помоев в пианино, которое ежевечерне досаждало мне пытливым теньканьем. Потом в мужском сортире на третьем этаже была снята с петель дверь и выброшена в окно того же этажа, а в женском - разбита об колено раковина.
Утром же комендантша демонстрировала нам матрацы, заблеванные с пятого по первый этаж. Эти матрацы, как языки, вывешивали из окон не то на проветривание,
– Вас нюхать - закусывать хочется!
– орала комендантша.
Но все обошлось, мы уехали целыми и невредимыми.
Потом, однако, в деканат пришло письмо с требованием провести расследование и всех расстрелять. Туда же комендантша прислала неосторожно оставленную в номере стенгазету "Собутыльник", куда наши товарищи-медики писали о своих впечатлениях от подруг и напитков. Впрочем, никто нас не тронул и концов не нашли. На следующий год меня снова отправили, но уже не в сам Калининград, а в Балтийск, на сборы. Правда, Оконный Блевун Миша, которого направили в другую зону, все равно мне крикнул:
– Леха! Покажи там этим писателям!...
Не привелось.
Гангстер
Гангстер был моим пациентом.
Удовольствие от этого общения я получал осенью 93-го года, когда заправлял хозрасчетным курортным отделением.
Гангстера положили ради денег, потому что к тому времени отделение уже дышало на ладан и катилось к неминуемой гибели. Никакого нервного заболевания, кроме махрового алкоголизма, у него не было. Моя начальница подружилась с ним, раскаталась перед ним в блин, легла под него (мои домыслы), возила его всюду с собой. В великодушии, причиненном белой горячкой, он пообещал вообще купить все здание с отделением вместе и сделать публичный дом со мной в качестве заведующего.
Как ни странно, он и вправду ворочал какими-то деньгами, что-то химичил.
Ходил в тройных носках трехмесячной выдержки, носил грязный свитер, выпячивал пузо, ел бутерброды с колбасой, небрежно относился к лечению. Развлекался в меру сил: воровал медицинские бланки и заполнял их на имя соседа по палате. "Общее состояние: желает лучшего. Кардиограмма: хреновая".
Часами просиживал в моем кабинете, глядел на меня рачьими глазами, чего-то ждал.
– А я сегодня убил человека, - вздохнул он однажды с порога.
– А что было делать? Иначе бы он убил меня.
Было дело, мне понадобилось купить сотню долларов. Он торжественно выдал их мне и рассказал, что банк, которым он закулисно владеет, самый надежный из банков. Это был очень известный банк, но я не буду его называть. Его уже нет, по-моему.
В другой раз он, смеясь, посетовал на неприятности, доставленные ему милицией и госбезопасностью. Он допустил промах и взломал их базы данных - я не очень представляю, как он ухитрился это сделать, потому что в те годы даже не слыхивал про Интернет. Впрочем, люди его уровня уже, вероятно, имели в него свободный доступ.
– Приехали, - хохотал он.
– Пушки вынули: "Ты что делаешь?!"
Наконец, гангстер открылся мне до конца. Оказалось, что он является членом тайной, глубоко законспирированной организации диверсантов, которых всего человек тридцать по стране. Еще в 70-е годы их специально готовили для совершения глобальных экономических преступлений. Об этом не знает ни одна живая душа, кроме меня. И мне теперь придется держать рот на замке.
А я-то его лечил.
Фитнесс