Кузница Тьмы

Эриксон Стивен

Гриззин сделал три быстрых глотка и задохнулся.
– Дурак - сколько ты за это заплатил? Отдал первенца? Никогда не вкушал я ничего лучше! Потрясающее качество на языке жены - она не будет знать, что делать.

– Вот признание многосотлетнего мужа. Спорим, ни один из трех кувшинов не доживет до конца ночи, и качество снова от нее ускользнет. Сочувствие мое неодолимо, особенно сейчас, когда я сижу и смотрю на тебя.

– Отлично сказано, ибо это ночь горьких признаний. Свобода - всего лишь жизнь, лишенная ответственности.

О, мы жаждем ее с бездумной страстью, но содрогания недолговечны, да и пьяная она неловка в постели. Мне ли не знать - лишь в этом состоянии она сдается моим грубоватым рукам.

– Скорблю по тебе и твоему печальному опыту, Гриззин Фарл. Еще сильнее скорблю, что вынужден выслушивать твои воспоминания.

– Лишь бы не расплакаться. На, пусть горло твое онемеет, чтобы слова наши вылетали без боли.

Каладан выпил и отдал кувшин.
– Первый Сын Тьмы связал меня клятвой, как и я его, создавая брачный камень для его брата.

– Это ненадолго.

– Что, брак?

– Клятва.

– Почему ты так?

– Ну, думаю, вас освободит ложь. Иначе могу ли я называться твоим братом? Вряд ли. Бутыль опустела. Не найдешь ли еще?

– Далеко ты забежал ради зайца, Гриззин.

– Или так, или выдирать сорняки вокруг дома. Под критическим взором, мрачным и скучающим. Нет, меня обуяло любопытство - я хотел бы увидеть темный сад этой темной женщины. Есть ли там сорняки или нет?

– Думаешь, Драконус не встанет на пути?

– Ах. Однако он весьма далеко позади меня и далеко впереди тебя. Как раз пока мы беседуем...

– Он странствует среди Азатенаев? Я удивлен, учитывая напряженность в Харкенасе.

– Думаю, он решил спрятать незаконного сына.

– Есть и другие резоны.

Гриззин Фарл поднял густые брови: - Ты намекаешь на тайное знание. На, пей больше.

– Тисте многое вкладывают в жесты, - пояснил Каладан, возвращая кувшин.
– Они готовы из каждого действия сделать символ, и пусть мир прогнется, застигнутый тяжестью. Так возводятся многие стены, запираются многие двери, толкования превращают королевство в лабиринт для обитателей.

– Лабиринты меня не пугают. Я умею загонять зайцев.

– Значит, готов выполоть ее сорняки? Разве она не определилась с предложением?

– Ха! Посмотри на меня, друг, с позиции знатной женщины! Видишь златые волосы? Яркие беспокойные глаза? Суровую уверенность манер? Я загадка, соблазн тщательно сокрытых глубин. Коснись меня - посыплются самоцветы и жемчуга; встань слишком близко - одуреешь от сладкого аромата и упадешь прямо в руки! Мои дарования, друг, не зависят от роста и ширины плеч; не зависят от веса и телесной крепости. Я мог бы быть не больше белки, а женщины все равно падали бы, как жучки за край тарелки!

– Отличная речь, Гриззин.

Гриззин кивнул.
– Много практики, - сказал он, - но доныне без слушателей. Я сменил бы манеру, не будь уверен, что курс выбран верно.

–

Похоже, время для третьего кувшина.

– Да. Тоска меня манила, не дождалась и сама подошла. Такая влекущая, такая понимающая. Будь мои глаза яснее, мой разум сильнее, я нашел бы способ выпить и забыться.

– Я мало знаю об этом Аномандере Рейке.

– Тогда я побеспокою его ради тебя. Расскажу все, что следует, и ты поймешь, кто на другом конце цепи, и будет ли звеньев слишком мало или бессчетно много - это я тоже открою.

– В нем есть уверенность, это очевидно, - сказал Бруд.
– Тут не только дарованный титул и близость к Матери Тьме. Он наделен чем-то определенным, но и весьма глубоким. Он, я думаю, муж, склонный к насилию, но не склонный подчиняться своему насилию.

– Самобичеватель, значит. Вижу, мой энтузиазм вянет на глазах.

– Поклялся, что не втянет меня в их гражданскую войну.

– Война - дело решенное?

Каладан Бруд пожал плечами: - Их поколение вкусило крови, а когда слабеет ужас, появляется тоска по прошлому. На войне всё просто, и в том есть притягательность. Кто из нас рад смущению и неуверенности?

Гриззин Фарл некоторое время обдумывал сказанное. Потом потряс головой.
– Значит, верно заявляли Джагуты? В обществе находим мы семена саморазрушения?

– Может быть. Но они упустили самое важное. Именно отсутствие общества ведет к разрушению. Когда утеряно согласие, когда кончены споры и противостоящие стороны видят уже не сородичей, братьев и сестер, а чужаков... тогда становятся возможными все виды жестокости.

– Ты швырнул острые камни на дорогу моих раздумий, старый друг. Мать Тьма желает такого распада?

– Я склонен думать, что нет. Но она обитает в темноте.

– Вино кончилось. Остался лишь кислый запах. Пьянство претендует на решительность. Но я предпочитаю вздыхать и наслаждаться ленивыми раздумьями. Вернешься домой, Каладан? Ах, не думаю. К'рул зачал дитя, и сама земля хранит память о крике рождения. Ты будешь пить кровь К'рула?

Бруд хмыкнул, не сводя глаз с гаснущего костра.
– Нет нужды. Как ты и сказал, дитя рождено и вскоре породит много своих детей.

– Ты не считаешь его неосмотрительным?

– Все расчеты, Гриззин, уже не важны. Дело сделано.

– Я тут предположил, - бросил Гриззин Фарл, - что Драконус странствует, обуянный лихорадкой гнева.

Бруд поднял острый взор.
– И?

– Некоторое время кровавил ноги на его пути. Но... мы встретились ночью, потом я обдумал ту встречу, глядя с разных углов, и счел, что страхи мои не обоснованы. Он равнодушен к К'рулу. Им движет что-то гораздо более отчаянное.

Бруд кивнул.
– Любовь на такое способна.

– Наверное, судя по острым углам замечания, тебе кажется, что я сбежал от любимой жены и беспутного сынка. Мне это очень обидно, я готов выхватить оружие и сразиться против тебя.