Квартира (рассказы и повесть)
Шрифт:
Прежде чем ответить, Александр склонился над бумагами, внимательно рассмотрел их и только после этого ответил:
— Совершенно верно.
В этой его неторопливости, с которой он разглядывал листки, в твёрдости тона, с которой произнесено было "совершенно верно", в прилизанности волос и надутости щёк — во всём его облике было нечто основательное, но и отталкивающее. От Сергея не ускользнуло, как Андрей Леонидович слегка поморщился, когда Александр произнёс эти два слова.
— Итак, в день блистательной победы под Полтавой,
— Разумеется. И стиль, и високосные годы — всё это заложено в программу.
Александр сложил руки на груди, вскинул, чуть повернув, голову и стал похож на императора Наполеона, только без треуголки.
— Итак, в день блистательной победы под Полтавой, двадцать седьмого июня одна тысяча семьсот девятого года у его царского величества Петра Алексеевича ритмы физические и эмоциональные были в состоянии упадка, ритмы же интеллектуальные — на подъёме. А в чёрные дни Прутского похода… — Андрей Леонидович развернул второй лист, и Сергей, пока тот держал лист в развёрнутом виде, успел заметить даты: "1.1711… 12.1711", — у Петра Великого ритмы физические и эмоциональные были на подъёме, но зато интеллектуальные — в глубоком упадке. М-да…
Подумав над развёрнутыми листами, Андрей Леонидович решительно скрутил их и, похлопав по колену, сказал:
— Возможно, поэтому Пётр ринулся в этот авантюрный марш-бросок к деревушке Станилешти? Пожалуй, это единственный случай, когда военный гений вдруг изменил Петру. Хотя, разумеется, были и объективные причины: неповоротливость тогдашних войск, антироссийские настроения придунайских воевод, измены, внезапное выступление крымского хана, наконец саранча, которая сожрала все посевы и травы Молдавии и Северной Валахии. Но всё же интеллектуальные ритмы — в упадке..
— А Нарва в тысяча семисотом году? — с ядовитой усмешкой спросил Коханов, выдвинувшись из-за Сергея. — Там же наголову.
— Хе! — воскликнул Андрей Леонидович. — Нарва тысяча семисотого была без Петра: царь в это время был и Новгороде, тряс новгородских купцов, собирал деньги с монастырей.
Коханов побагровел от смущения, но, упрямо не желая сдаваться, пробормотал, что, дескать верно, Петра не было, он забыл про это, но, дескать, всё равно, коли Пётр претендовал быть царём и полководцем, то не только победы, но и поражения — его.
— При Петре не было связи ни телефонной, ми телеграфной, и он не мог непосредственно управлять боем. Поэтому вы не правы, — сухим, каким-то казённым голосом заключил Александр.
Андрей Леонидович снова чуть поморщился, но решил не вмешиваться, желая, видимо, поскорее закруглить весь этот разговор, но тут снова заговорил Коханов:
— Я читал об этих биоритмах, несколько лет назад мелькало сообщение. Но разве можно всё это принимать всерьёз?
Александр фыркнул, подавил усмешку и сказал с обычной своей серьёзностью:
— Когда японская
— Я не знал об этом. Короче… — Коханов запнулся, помолчал, вытирая своей лапищей красное и потное лицо, выставился снова на профессора. — Вот вы заказали биоритмы Петра в день Полтавской битвы, а почему бы не проверить ритмы Меншикова и Карла Двенадцатого?
Андрей Леонидович метнул на Коханова быстрый взгляд и живо отозвался:
— А действительно, это идея. Как, Александр, сможешь?
— Сейчас машина занята круглые сутки, обсчитывает биоритмы водителей таксопарка и нашего оперативного персонала, — многозначительно сделав упор на слове "нашего", ответил Александр.
— Ну хорошо, значит позднее? Когда вернусь из Москвы, можно будет?
— Думаю, что да.
— Спасибо, Александр, — сухо сказал Андрей Леонидович.
Александр чуть склонил голову, что должно было означать "я весь к вашим услугам". Портфель его был раскрыт, и теперь, собравшись сомкнуть его створки, он помедлил немного и вынул ещё один свиток.
— А это, — он помахал таблицами, — биоритмы Маяковского, Есенина, Фадеева — в тридцатом, двадцать пятом и пятьдесят шестом, соответственно.
— Любопытно! Кому это нужно?
— Литературоведы копают. Надеются этим кое-что объяснить…
— Ну и?
Александр ловко зажал портфель между колен и с неожиданной проворностью принялся одну за другой разворачивать таблицы.
— У Маяковского четырнадцатого апреля физические и эмоциональные ритмы положительные, интеллектуальный — минус. У Есенина двадцать восьмого декабря — та же картина. У Фадеева тринадцатого мая наблюдался упадок физических и интеллектуальных ритмов, но зато эмоциональные ритмы были на подъёме.
— Да уж, подъём, — с сарказмом сказал Андрей Леонидович. — Значит, никакого прояснения не получается?
— Как сказать… Ведь интеллектуальные-то ритмы во всех трёх случаях отрицательные.
— Хорошо, Александр, весьма признателен тебе за Петра. Извини, мы позднее продолжим разговор. Товарищи ждут.
Александр снова чуть склонил голову в поклоне, словно того требовал этикет, и, сунув таблицы в портфель, удалился из кабинета. Сергея больше всего удивили не таблицы с биоритмами Петра Первого, Маяковского, Есенина, Фадеева, не эта полумистическая возможность машин в любой момент прошлого представить состояние людей, давным-давно превратившихся в прах, а то, с какой почти официальной сухостью и неестественностью разговаривали между собой отец и сын.