Квазимодо
Шрифт:
Погрустил Зияд, повздыхал, да делать нечего — упущенного не вернешь. Не всегда ветры дуют, как кораблям хочется. Хорошо еще, что есть у него пара белых динаров на черный день. Пошел к отцу за советом. Отец подумал, покурил, пожал плечами: «Не знаю, Зияд. Не понимаю я нынешней жизни. А что б тебе семитрейлер не купить? Будешь овощи возить из Иордании, большие деньги зашибать…» Вот так. Зияд только рукой махнул. Ну что отец еще может посоветовать? Всю жизнь огурцами торговал, что он кроме этого знает?
А может, и впрямь попробовать? Поехал Зияд в Рамаллу, лицензию делать. И началась карусель… Для начала пришлось купить обычные водительские права — до
Долго учился, целых полгода, а первый тест все равно провалил. У старого Нусейры с первого раза никто не сдавал. А как сел во второй раз, въехали во двор три джипа, перегородили дорогу… что за дела? Нусейра из окошка высунулся, орет благим матом: кто, мол, такие?!. почему мешаете?!. а ну, вон отсюда!.. И тут выходит из второго джипа старый знакомец Марван… или как его сейчас… Абу-Нацер — собственной персоной. И в руках у него автомат Калашникова. И дает он из этого автомата длиннющую очередь аккурат по передним колесам учебного семитрейлера.
А когда смолкает эхо от очереди, выясняется, что нет больше звуков во всей Рамалле, а может, и во всем мире. Все молчат, даже птицы, даже старый Нусейра. И в этой звенящей тишине тихо так говорит Абу-Нацер старому Нусейре: «А ну-ка, выходи ко мне сюда из кабины, ты, старая вонючая дырка от обезьяньей задницы. И ты, Зияд, выходи. Сегодня я тесты принимаю.» И лениво, не глядя, бросает автомат назад, прямо в руки подскочившему помощнику. А старый Нусейра спускается вниз, белый, как бумага, но прямой, как карандаш; встает перед Абу-Нацером и смотрит ему в глаза, не отворачиваясь.
«Ты, — тихо говорит Абу-Нацер. — Ты про меня слышал?»
Молча кивает старый Нусейра.
«Ага, — тихо говорит Абу-Нацер. — Ты слышал, что Селим — мой человек?»
И снова кивает старик.
— «Ага. Так чего ж ты ему тест не засчитал? А?»
Молчит старый Нусейра.
И тогда Абу-Нацер наклоняется и вынимает кастет из наколенного кармашка своих форменных пятнистых штанов, и тщательно прилаживает этот кастет к руке, чтобы лег поудобнее, а все молчат и смотрят, и старый Нусейра тоже. А потом Абу-Нацер все так же неторопливо размахивается и бьет старого Нусейру прямо в рот, и Нусейра падает на четвереньки, и кровь капает из него, как из крана, вперемежку с белыми обломками зубных протезов. И тут Абу-Нацер начинает кричать, громко и страшно, и все вокруг как-то съеживается и замирает. Он кричит очень грубые слова, Абу-Нацер. Старики не должны слышать таких слов. Наверное, он очень силен, Абу-Нацер, если может позволить себе говорить такие слова старикам. Потом он замолкает, переводит дух и протягивает назад руку. А дураки помощники не знают, что именно ему подать, только стоят и растерянно переглядываются, и на лицах у них улыбки пятилетних детей.
«Нож! — кричит Абу-Нацер. — Дайте мне нож, кретины! Этот пес плохо слышит! Забил уши грязью, пес? Сейчас я тебе их прочищу…»
Он оглядывается, находит взглядом Зияда и протягивает ему нож: «Эй, земляк! Ну-ка помоги уважаемому тестору! Отрежь ему ухо. Любое,
А Зияд пятится, спотыкаясь и тряся головой, пятится, пока не упирается в ствол чьего-то автомата, сзади, за спиной: «Что ты, Марван?.. Как можно?.. За что?.. Нет, нет, я не буду… не буду…»
«Не будешь? — удивленно переспрашивает Абу-Нацер. — Не будешь? И ты туда же? Ну смотри… Играешь со змеей — не зови ее червяком. Ладно, с тобой я еще разберусь… А тебе, старый пес, не повезло. Видишь, ученик помогать не хочет. Так что придется самому. Слушай внимательно, падаль. Принесешь мне лично права для Селима и твое собственное ухо впридачу. Понял?»
Взревели джипы, выбрасывая из-под колес грунт и мелкие камешки, опустел двор, как будто и не было ничего — разве что бурые пятна в пыли, да грязь на трясущихся коленях старого Нусейры. Пойдем в контору, старик, там вода, умоешься. Накрылся зиядов тест, придется новый назначать.
Тест Зияд сдал, но не Нусейре. Ушел Нусейра на пенсию. А права он Абу-Нацеру все-таки принес и ухо свое тоже. Как начали сынов его брать по очереди, начиная с младшего, так и сломался старик. На втором сыне сломался — пошел к хирургу, тот все сделал аккуратно, под наркозом. А и верно: ухо-то — черт с ним, сыновей жальче.
Начал Зияд на семитрейлере ездить. Опять отец прав оказался — работа хорошая, прибыльная, спокойная, никто над тобой не сидит… сам себе слуга и начальник. Поставил дом, женился, не так, как Марван — на выгодной, а как отец посоветовал — на красивой. Деньги, они приходят и уходят. Женишься на обезьяне из-за денег, деньги уйдут, а обезьяна останется. В Иордании тоже женился, и тоже на красивой. Две жены, одна здесь, другая там — красота! Ездишь от одной к другой и не просто так, что захотел — поехал, захотел — не поехал, а вроде как по рабочей необходимости, деньги зарабатывая. Так что ни той, ни другой не обидно. Потолстел Зияд от хорошей жизни, расслабился, забыл про Абу-Нацера, про угрозу его опасную, напрочь забыл. А зря.
Пять лет прошло, и все опять поменялось. Кончилась спокойная жизнь, началась война, да такая, что прежний балаган детским садом показался. Армия перекрыла дороги, танки встали в Рамалле, заперли раиса, король границу запечатал… ездить стало некуда. Про Абу-Нацера разные слухи ходили: то ли убит в перестрелке, то ли взорвали его в машине вертолетной ракетой, то ли сидит в армейской тюрьме… Ну и ладно, Зияду спокойнее. Не то чтобы он евреям сочувствовал — нет, этого и в помине не было… а вот про Марвана Абу-Нацера злорадствовал: так ему и надо, волчаре… ишь, возомнил о себе! Правильно отец говорит: любая птица, даже та, что очень высоко залетает, все равно рано или поздно садится на землю, как все. Вот и Абу-Нацера приземлили.
Приземлить-то приземлили, да, видать, не совсем. Поздней ночью постучал он стволом «калача» в зиядову дверь, черный, бородатый, с двумя помощниками: вставай, поехали.
— «Да ты что, Марван… куда это, на ночь глядя?..»
Блестнул страшными глазами: «Молчи, пес, предатель… скольких наших Шабаку продал?»
— «Я — продал?.. да я… да ты…»
Прикладом — по почкам: «Сказано — молчи! Растявкался… да я, да ты… Пошел!»
Завязали глаза, везли долго, проселками, по ямам да колдобинам, бросили в темную комнату, накинули щеколду, все. Где? Зачем? Почему? И, главное, что будет дальше? А в комнате еще кто-то… кто? Мешок костей, а не человек, весь избитый-изломанный, слова вымолвить не может, только стонет. Ты кто, друг? В ответ полувзрыд-полустон и больше ничего. Страшно.