Квазимодо
Шрифт:
«Так я ж разве спорю… — согласился Василий. — Мы и в самом деле в ответе. Но я-то точно — нет. Каждое «я» помирает в одиночку, Миша, в отличие от «мы»… это дерьмо вообще не тонет… Да и кроме того — что я о тебе знаю? Кто ты? Что ты? Откуда такой взялся? Почему? Молчишь, как рыба. Хоть бы рассказал чего напоследок… Бог знает, свидимся ли еще.»
Мишка угрюмо молчал, медленно крутя в руке пустой стакан. «Ладно, — сказал он, вставая. — Поговорили и хватит. Сколько тебе на проезд надо? У меня шекелей двадцать россыпью.»
Осел
Сидели вокруг костра на пустыре.
В такую ночь бомжам сам Бог велит запалить костерок. В такую ночь они и не бомжи вроде, а как все, и костерок палят не для того, чтобы от холода не подохнуть, и не потому, что идти некуда, а вовсе даже по иным, сугубо праздничным причинам. Правда, дрова они складывают не шалашом, а поэкономнее, в два бревна; зато горит долго и жар хороший, ровный. Да и картошку не пекут, а варят, потому как что взять с картошины, которая с одного бока сырая, а с другого горелая? Что? — Романтику дальних дорог? Может, кому-то эта романтика и нужна, но бомжам она совсем ни к чему, у бомжей ее и так переизбыток, романтики этой, а вот картошки, наоборот, мало. Так что они лучше картошечку-то сварят, вот так-то.
Компания подобралась веселая и нечопорная, впускали даже без смокингов, а галстук был повязан только у Полковника. Вообще-то Полковников было сразу трое, но с галстуком только один. Зато второй Полковник пришел в камуфляжных штанах, которые как раз накануне выменял у глупого китайца за пять скорпионов. Китайцам зачем-то позарез требовались скорпионы, а Полковник знал место, где их навалом. Третий Полковник пришел без ничего, и это его угнетало, но не слишком, поскольку обстановка была и в самом деле совершенно неформальная.
Еще были скрипач Веня и его друг-саксофонист, которого все звали Осел. Погоняло вроде обидное, но саксофонист нисколько не жаловался, а наоборот, поощрял. Мужик он был хороший, и Мишка как-то раз, решив сделать Ослу приятное, спросил, как его зовут по-настоящему. Давай, мол, я тебя буду называть по-человечески, а то Ослом как-то неудобно. Но Осел отказался, объяснив, что это просто такое у него профессиональное артистическое имя, что оно ему нравится, что есть у него друг, знаменитый русский саксофонист по имени Козел, так вот, тот Козел, а он — Осел, почти то же самое, так что зови меня, Миша, как звал, спасибо.
Саксофонист Осел ходил без саксофона, так же как и скрипач Веня без скрипки. Собственно говоря, никто из присутствующих никогда не видел Веню и Осла с инструментами, не говоря уже о том, чтобы слышать, как они играют. Может, они и играть-то не умели вовсе, а так — лапшу на уши вешали… но проверить это было решительно
Женскую половину рода людского представляла дама по прозвищу Кочерыжка. То ли кто-то назвал ее настолько удачно, то ли сама она со временем — по странному свойству слов притягивать связанные с ними сущности — стала так походить на свое прозвище… но трудно было придумать более точное определение этому кромешному ошметку человечества. Бездомный мужчина — еще куда ни шло… более того, бездомность свойственна мужчине и оттого непременно прельщает его на том или ином этапе жизни; но нет ничего ужаснее и противоестественнее бездомной женщины, нет ничего гаже, жальче и отвратнее.
Все можно вынести, но только не это — не эту мерзость, не эту вонь, не этот сумасшедший смешок бесформенного обрубка, который мог бы быть матерью, или любовницей, или женой… да, да — всем этим, будь у нее такая малая малость — дом… всего-то навсего — дом!.. четыре дурацкие стены с дверью.
Почему именно Кочерыжка? Да потому, что если облупить с человека, как с капустного кочана, слой за слоем, все внешние его покровы — речь, семью, воспитание, культуру, круг знакомств, скучный набор стереотипов, именуемый мировоззрением, и оставить… оставить что?.. а черт его знает что… кочерыжку… вот-вот, кочерыжку… то именно это и останется — Кочерыжка.
Возраста Кочерыжка не имела, да и происхождения была неясного, ибо связной речью не владела, а пользовалась исключительно короткими интернациональными междометиями и мимикой, главным содержанием которой было выражение безоговорочного согласия. На праздник она пришла вместе с Полковником, тем самым, который был без ничего… что превращало его, таким образом, из Полковника-без-ничего в Полковника-с-Кочерыжкой.
Дополняли компанию Мишка и Квазимодо. Грустновато им стало без Василия, вот и выбрались в свет. Не все же бирюками сидеть — надо когда-нибудь и с людьми повстречаться, правда ведь? Веня да Осел — уже хорошо, будет с кем словом перекинуться. Даже Полковники сгодятся… хотя с Полковниками долго не пообщаешься — уж больно скучны и однообразны до безобразия.
Должность полковника была необыкновенно распространена среди бомжей — не меньше, чем должность Наполеона в психушке. Отчего-то бомжи полагали, что реальное или даже придуманное героическое военное прошлое — где-нибудь в Чечне или в Афгане — поможет им снискать хоть немного уважения на тель-авивских помойках. Увы… на помойках, хотя и находилось вдоволь самых разнообразных объедков, но уважение пребывало в катастрофическом дефиците. Можно сказать, не было его там вообще, уважения. Полковники объясняли этот факт большим количеством конкурентов. Каждый из них считал всех прочих Полковников наглыми узурпаторами, позорящими высокое звание офицера доблестной российской армии. Встречаясь, они всякий раз пытались разоблачить соперника, подловив его на вранье тем или иным замысловатым способом. Спорили обычно запальчиво, до драки.