Квест а, б,в, г…
Шрифт:
— Я вас не очень отвлеку, если спрошу о некой особе… — осторожно начал Бро.
Художница выхватила изо рта карандаши и яростно указала в сторону двери. Указуя место нахождения искомой графини или просто в смысле «пошел вон!» осталось не совсем понятно, но уточнять князь не решился.
Бро неожиданно оказался в прихожей с большим, но тусклым окном. Князь оценил открывшуюся панораму: снаружи царствовал классический петербургский сумрак, полная неопределенность времени суток, тронутые ржавью крыши, голый сад и купола собора. Где-то у Шпалерной гнездилась эта смутная творческая квартира.
Уж не ты ли,
Друг мой ненасытный,
Страсть свою хоронишь
С гимном погребальным?… — продолжал грозить каторжный бас.
Да, нужно на звук идти. Там центр событий, наверняка Васко вслушивается в волшебные строки, млеет и преклоняется. Если она уже здесь, конечно.
Бро миновал комнату с бедуинским шатром (сделанным, видимо, из портьер). На полу скучал табун винных бутылок и бокалов, на стуле, уютно сцепив пальцы на пухлом животике, мирно спал очередной деятель культуры. Похрапывающий лик показался князю знакомым, но угадать личность не получилось. Ничего, вопросы в тестах все равно больше по стихам идут, храп гения допустимо и не знать.
— Это где же воют?
Кто же завывает?
Обок с Голодом угрюмым… — взрычал невидимый стихотворец и окончил трагическим воем:
— Плачет, плачет, плачет!
Мгновение стояла тишина, потом некая женщина темпераментно крикнула «браво!», многоголосо заговорили, заспорили.
Бро вздрогнул — кажется, один из голосов узнал. Василиса… Хорошо, что уже здесь, но как бы не увлеклась. Говорят, аура поэтов и художников практически неотразимо действует на девушек — валит быстрее того боевого газа «Новичок». Хорошо, что гении хоть храпят иногда, а то бы у простых князей вообще оставались ничтожные шансы на личное счастье.
Бро решительно двинулся на голоса, но не угадал и оказался в тупиковом будуаре. Темнота была полна запахов хорошего табака, духов, шоколада и звука поцелуев.
— Пардон, — в очередной раз извинился князь. — Все здесь, значит?
— А где нам еще быть, mon cher? — удивилась сидящая на коленях подруги д’Обиньи. — Между прочим, ждать заставляете, ваше сиятельство.
— Слегка заблудился в богемном лабиринте, — оправдался Бро. — А…
— Тут твоя Васко, — заверила фон Штайн, оправляя шелк французского платья. — Иди, присмотри за дамой сердца, а то уведут. Наглейший народ эти поэты.
— Только не увлекайтесь, у нас деловая встреча назначена, — предупредила француженка, нежно сжимая ладошками гладкие щеки авантюристки.
— Понял. А вы, кажется, определились, — отметил Бро.
— И кто в этом, князь, виноват? — саркастически вопросила фон Штайн, но ей закрыли рот поцелуем.
Бро не особенно удивился. У женщин, даже самых странных и выбравших путь скверных экспериментов, в любом случае останется виноват мужчина. Ничего с этим не поделаешь, приходится признать данность, тем более эти две личности глубоко испорченные, с давно сдвинутыми набекрень криминально-безнравственными мозгами, весьма несчастливые в личной жизни. Эх, бедолаги-бедолаги. Нет, должны одуматься, это у них временное помрачение, должны превозмочь и вырулить. Нет же у них серьезных психологических травм, обязательно опомнятся.
Впрочем, про логику и травмы Бро немедленно
Гостиная зала, густо заставленная креслами, стульями и диванами, была не столь уж велика, да и общество едва ли можно было назвать многочисленным — десятка два гостей, может чуть больше. Но, безусловно, здесь присутствовали незауряднейшие личности. Чтец свежей поэмы — еще пылающий и грозно двигающий бровями — жадно пил из большого бокала. Внешность его оказалась не столь уж брутально-каторжной, как казалось на слух: скромного роста, полноват, румян. Но темперамент и крайне выразительные брови производили неизгладимое впечатление. Руку пьющего творца яростно тряс длинноволосый господин, восклицающий:
— Метафорично! Теофелично!
— Отнюдь не метафорично, скорее, посконно-зоологично,– возражал человек в великолепном жилете и заляпанном галстуке.
Все говорили почти одновременно, расчленяя и выворачивая глубокие смыслы «метафоричной теофеличности». Насмешливо курила страшноватая женщина, одетая в яркие янычарские шальвары. Были и еще удивительные люди, частью женского пола, весьма хорошенькие, но на них князь смотреть отказывался.
Ибо была Васко.
Двоечница сидела, обнимая гитару-семиструнку. Улыбалась, темное платье с узким треугольным вырезом, неглубоким, но чрезвычайно дразнящим, необычайно ей шло. Медальон на тронутой загаром коже. Стрижка-каре, достаточно короткая, резкая, но отнюдь не «под машинку», казалась весьма вызывающей в окружении пышных причесок творческих муз начала знаменитого сокрушительного века. Бро захотелось страдальчески перевести дух — ведь виделась и грезилась круглая и гладкая библиотечная голова подруги. Но вздохнуть и выдохнуть князь в этот миг не был способен — Васко была истинно прекрасна.
Неудивительно, что двоечница являлась центром мужского внимания. Видимо, она была самой юной из присутствующих. Но дело не в этом. Она была хороша той легкой экстравагантностью, той обаятельностью, что излучают молодые, но уверенные, что уже находятся на своем месте, увлеченные и талантливые девушки. Не чья-то муза, а юная магичка, что ходит сама по себе, независимая даже среди высших авторитетов.
Но смотрела волшебница с гитарой на князя. Из-под ресниц, тайно и скрыто, но определенно.
Ждала все-таки.
Бро смог дышать. Знал, что ничего не решено, что будет еще сложнее и труднее, но все-таки…
— О, князь! Запаздываете, пожалеете. «Вой войный» был потрясающ. Изволите вина? — спросил кто-то.
— Слышал, проникся, — пробормотал Бро, беря слегка липкий бокал.
Вино было красным, пахло крымской безумной курортной страстью. Бывала ли Васко на полуострове? В любом случае нужно будет слетать, хотя бы на два-три дня. Из соображений упрочнения географических знаний и романтических настроений. Но это потом когда-нибудь.
Девичьи пальцы начали перебирать струны, негромко, но голоса поэтической критики утихали.
— А это Анатолий Крупнов, господа и дамы. Еще неизвестный, но безмерно талантливый поэт, — Василиса божественно облизнула накрашенные губы.
А мы опять стоим и в трюме вода,
И ты опять твердишь, что надо бежать,
И ты опять твердишь, что надо туда,
Где не качает, сухо и есть чем дышать.