Квинканкс. Том 1
Шрифт:
— И кто же ей позволил уйти, миссис Белфлауэр?
— Я, миссис Биссетт.
— У вас прав таких нету здесь командовать.
— A у вас нет права указывать, есть у меня права или нет.
Внезапно матушка обернулась и топнула ногой.
— Замолчите! Вы обе!
— Да я что, — пролепетала Биссетт, и мы все трое удивленно воззрились на матушку.
— Накройте стол к чаю, миссис Белфлауэр, а ты, Джонни, иди со мной. — Мать быстро направилась к двери, я послушно последовал за ней, оставив Биссетт и кухарку, внезапно сблизившихся благодаря общей обиде.
Из
— Расскажи мне о Лондоне.
— Да что вы все, сговорились свести меня с ума? — крикнула матушка. Потом, обернувшись, обняла меня. — Прости,, Джонни. Ты не виноват.
Мы сели за стол, и она продолжила:
— Я жила там раньше. Вот и все.
— Когда? Я думал, мы всегда жили здесь.
— Это было до твоего рождения.
— Расскажи, что было до моего рождения.
Тут вошла миссис Белфлауэр и принялась расставлять на столе приборы.
— Поговорим об этом позже.
— А что этот человек говорил о моем отце? У меня ведь не было отца, правда?
Я заметил, как напряглась спина миссис Белфлауэр, которая ставила чайник на пристенный стол. Мать посмотрела на меня с упреком, а я вместе с раскаянием испытал и извращенное удовольствие оттого, что мои вопросы ее огорчают.
Один раз, я слышал, обо мне сказали: «Бедный парнишка, растет без отца», — не унимался я. — Выходит, это правда?
— Спасибо, миссис Белфлауэр, — сказала матушка. — Остальное я сделаю сама. — Когда та вышла, матушка спросила: — От кого ты это слышал, Джонни?
— Кто-то шепнул Биссетт в свечной лавке. Ну, расскажи!
Мать сплела и расплела пальцы.
— Когда подрастешь, — произнесла она наконец.
— Когда? На Рождество?
— Не в это.
— Значит, на следующее?
— Нет, дорогой. Может, еще на следующее.
Тридцать месяцев! Отложила бы еще на тридцать лет!
Я ее уговаривал, но она не соглашалась ни перенести этот разговор на более ранний срок, ни выслушивать дальше мои вопросы.
Когда миссис Белфлауэр вернулась и убрала со стола, матушка попросила ее принести из малой гостиной письменный прибор и шкатулку для писем, и мы перешли в общую комнату — светлое помещение, из окон которого была хорошо видна Хай-стрит. Затем она открыла секретер и вынула книгу для записей, которой пользовалась, составляя письма, — так было принято во времена, предшествовавшие почте за пенни. Пока она писала, я вынул своих солдатиков и заставил их маршировать по ковру, но удовольствия от этого получил меньше, чем обычно, так как матушка не пожелала на них взглянуть, когда я ее попросил. Я всегда страшился того мига, когда в дверь стучалась Биссетт, чтобы, как осужденного, увести меня спать, но тут я если не ждал этого с нетерпением, то, по крайней мере, не возражал. Кроме того, можно было хотя бы подразнить Биссетт.
В тот вечер, однако, когда подходило время взятия меня под стражу, кто-то внезапно
— Кого это принесло в такой час?
Мы слышали, как Биссетт открыла дверь, а чуть позже она, пылая негодованием, вошла к нам в комнату.
— Это уж из всяких рамок, мэм. Эти работнички бросили лестницу прямо под окном малой гостиной, как будто это их собственный двор.
— Да-да. Они сказали миссис Белфлауэр, что замучились перетаскивать лестницу через ограду, а сегодня у них нет времени, поэтому они вернутся за нею завтра. А кто стучал в дверь?
— Девчонка-письмоносица, — возмущенно отвечала Биссетт. — Эта маленькая нахалка Салли. Хватило наглости явиться к передней двери. Боится, мол, в темноте подниматься по дорожке, ну я уж отчехвостила ее за это, будьте уверены. Пора, пусть учится знать свое место.
— Она что-нибудь принесла? — поинтересовалась матушка.
— Вот это, и потребовала десять пенсов в уплату, я отдала ей из своего кармана.
Она потянулась к мешочку, висевшему рядом с шкатулкой для швейных принадлежностей, а матушка взяла письмо и дала ей деньги из секретера.
— Ладно, — сказала моя неумолимая тюремщица, — этому юному джентльмену пора собирать игрушки и в постель.
Но я уже, конечно, решил, что в постель не хочу.
— Мама, можно мне еще чуточку поиграться? — заканючил я.
— Хорошо, но только несколько минут, — рассеянно кивнула она, ломая печать.
Я торжествующе улыбнулся няне, и она, нахмурившись, поспешно вышла. Тут из письма матери выпало другое послание, запечатанное и меньшего размера, и опустилось на пол рядом со мной. Я его подобрал и, отдавая, обратил внимание на надпись, которую видел вверх ногами. Я еще только учился читать, но успел усвоить, что наша фамилия начинается с «М», а эту букву нетрудно узнать даже в перевернутом виде, но, к моему удивлению, фамилия на маленьком послании начиналась нес «М», ас «К». Никакого объяснения мне в голову не приходило.
Притворяясь, что занят игрой, я наблюдал за матерью: она отложила письмо, которое прочла первым, и проворно вскрыла маленькое послание. Оно, похоже, было короткое, она пробежала его, нахмурилась и закусила губу. Сложив оба письма в серебряную шкатулку, она заперла ее ключиком из связки, висевшей на поясе. Подняла глаза и перехватила мой взгляд.
— Это от моего отца. — Она показала на шкатулку. — Он дал мне ее, когда… — Она замолкла.
— Расскажи! — воскликнул я. — Когда тебе дал его мой отец?
Брови ее удивленно поднялись, лицо вспыхнуло. Потом она рассмеялась:
— Я говорила не о твоем отце, а о своем. Мой отец, знаешь ли, тебе приходится дедушкой.
— Это понятно, — протянул я. — Расскажи мне о нем.
— Нет, Джонни, мы только что договорились, что оставим этот разговор до лучших времен, когда ты подрастешь. Но у меня для тебя хорошая новость. Как ты…
Нас прервала вошедшая в комнату Биссетт. Она уже собиралась взять меня под арест, и тут матушка протянула ей шкатулку для писем со словами: