Квота, или «Сторонники изобилия»
Шрифт:
Флоранс остановилась, пораженная. Пораженная открытием, к которому привели ее рассуждения. Оказывается, то, что сегодня верно для Тагуальпы, неизбежно будет истиной для всей планеты завтра или послезавтра. Потому что все страны – одни быстрее, другие медленнее – тоже изо всех сил стараются активизировать, насколько это возможно, развитие своей промышленности. Потому что, не расширяя экономической экспансии постоянно (а следовательно, беспредельно!), они не смогут сохранять экономическое равновесие, которое, подобно велосипеду, устойчиво лишь при движении вперед…
Собственно говоря, что делает Квота? Он лишь торопит неотвратимую судьбу, ускоряет этот процесс, но он не вносит в него ничего нового. Эта мысль ужаснула Флоранс.
Только сейчас она заметила, что весь обратный путь она чуть ли не бежала бегом и взлетела по ступеням лестницы почти так же быстро, как недавно спустилась по ней. Но сейчас ею владело иное чувство – страх. Страх за те страны, которые она любит. За Францию и Италию. За Прованс и за Калабрию. И опять она ждала от Квоты каких-то новых откровений. Уж он-то наверняка все это обдумал. Иначе и быть не может. Флоранс сгорала от нетерпения, ей хотелось знать, что он ей ответит. Какой он видит выход из положения. Должен же быть какой-то выход. Непременно должен быть. Иначе невозможно!
Квота, казалось, ничуть не удивился ее возвращению. Ждал ли он ее? Во всяком случае, встретил ее он без иронии и без обиды. Наоборот, он мило, с отеческой снисходительностью улыбнулся ей, как бы говоря, что может все понять. И снова он устроился на краешке стола, а Флоранс села в кресле напротив него. Она теребила носовой платок.
– Ну что? – спросил Квота.
Флоранс извинилась. Она постаралась объясниться. Она сообщила ему, к каким выводам пришла. Теперь она поняла, что вся деятельность Квоты направлена на то, чтобы экономическое развитие Тагуальпы шло в стремительном темпе, который не прочь были бы взять и другие страны, если бы это зависело только от них. Может быть, она ошибается?
– Нет, – сказал Квота.
Вот именно это-то и беспокоило, мучило, даже пугало ее. Поначалу она считала, что ею руководят сентиментальные соображения, сожаление о былых временах. Но теперь она поняла, что причины куда серьезнее. Теперь она предвидит катаклизмы. Полный и неизбежный крах. Соображения ее исходят из элементарной логики и математически точны. Возьмите хотя бы Эстебана с его восемью умывальниками, возмущалась Флоранс. Два из них за неимением места он вынужден был упрятать на чердаке. Разве может он еще покупать умывальники? Так что же Квота думает предпринять тогда, когда у каждого количество вещей – автомобилей, холодильников и прочего – будет в десять, в сто раз превышать их потребности? Что еще он станет им продавать?
Флоранс с облегчением заметила, что ее вопрос не застал Квоту врасплох. И не смутил его, потому что он спокойно ответил:
– Постараемся понять друг друга.
Он подтянул рукава. И она узнала этот характерный жест – жест преподавателя из Камлупи. Равно как и тон, каким он сказал ей, что не следует зря бросаться словами. Что, к примеру, она подразумевает под понятием «потребности». У нее в голове явная путаница. Наши насущные потребности – то, без чего нельзя прожить, – действительно невелики. В чем же они состоят? В очень немногом: иметь кров, постель, хлеб. Все, что сверх этого, – уже не «потребности». Это комфорт. Излишество. Роскошь, развлечение, короче говоря – наши аппетиты. Здесь потребность – это желание, принявшее хронический характер. Следовательно, Флоранс неправильно ставит вопрос. Вопрос надо ставить так: что станут делать люди, когда приобретут в десять, в сто раз больше полюбившихся им вещей.
– Хорошо, пусть будет так, – согласилась Флоранс. – Но разве это что-нибудь меняет?
– Решительно все! – ответил Квота. – Допустим, что наши аппетиты, как и наши насущные потребности, ограниченны. Но в отношении чего? Только в отношении к тем предметам, которые существуют. Ведь не могут же люди пресытиться чем-то заранее! Значит, мы будем изобретать потребности,
– Лаборатории чего? – изумилась Флоранс.
– Коммерческого психоанализа. Разве дядя вам не говорил о них?
Пока они ждали лифта, Квота рассказал Флоранс об этом новом научно-исследовательском отделе.
– Правда, он существует недавно, и результаты его работы пока еще весьма скромны, – говорил Квота. – Однако уже сейчас они позволяют надеяться на многое.
Спустился лифт, и они вошли в него.
– Так о чем мы говорили? – продолжал Квота. – Ах да, об изобретении, о создании новых потребностей, по мере того как существующие будут отмирать. Каким образом? При помощи психоанализа. Ибо в каждом из нас сидят заторможенные с детства разнообразнейшие желания, которые, если их вытащить на свет божий, могут воплотиться в товары широкого потребления. Среди этих желаний есть и глупые или неосуществимые, такие, например, как желание, нажав кнопку, разом перенестись через Атлантический океан. Эти отбрасываются. Другие же, наоборот, оказываются весьма плодотворными. Возьмем хотя бы оксигеноль. Вы знаете, что это?
– Да, к сожалению, уже видела.
– Замечательное достижение. И мы обязаны этим молодому доктору Спицу, весьма увлеченному своей работой. Однажды он спросил старика, который по утрам заправляет бензином его машину: «Как самочувствие?» Тот в шутку ответил: «Неважно, вот если бы немножко подкачать…» А для специалиста по психоанализу любое слово, любая шутка имеют глубокие корни в подсознании человека. Спиц заставил старика разговориться, и тот, следуя ассоциации идей, перешел от «подкачать» к «втягивать», «вдыхать», «задыхаться» и так дошел до кислорода. «Почему?» – спросил доктор. «Да мне кажется, не так будешь задыхаться, если глотнуть чуток кислорода», – пояснил старик.
Флоранс с Квотой вышли из лифта.
– Мы проделали опыт на наших служащих, – продолжал Квота, – и получили великолепные результаты. Дело тут, конечно, не столько в кислороде, сколько в самовнушении, о котором напомнила мечта старика. Самовнушение вызывает определенный рефлекс, тот, в свою очередь, порождает привычку, то есть потребность. Оксигеноль покупается нарасхват. Хотите попробовать?
В комнате, куда они вошли, вдоль стен тянулись металлические шкафы. В одном из них стояли алюминиевые флаконы различной формы. Квота сунул Флоранс под жакет какой-то флакон, и он аккуратно лег между грудью и подмышкой, так что снаружи его совсем не было видно. Флоранс нажала на рычажок, и ей в лицо ударила струя газа с запахом не то перца, не то амбры. Флоранс почувствовала прилив бодрости: в этом не могло быть никаких сомнений.
– Вы уверены, что дело здесь не в кислороде?
– Только никому не говорите, но это не чистый кислород. Чистый было бы опасно. Мы смешиваем его с азотом и углекислым газом…
– Но это же просто сжатый воздух?
– Боже мой, ну конечно…
Флоранс удивленно моргнула.
– Как же так… как же…
– Я уже объяснил вам: дело в самой мысли. И вы тоже поддались самовнушению. А теперь пойдемте, я вам еще кое-что покажу.
Они пошли по застекленной галерее, вдоль которой помещались небольшие кабинеты. В каждом кабинете на диване лежал человек, а за ним, сидя, наблюдал психоаналитик с блокнотом в руке. Оттуда доносилось беспрерывное, похожее на молитву бормотание.