Кыш и Двапортфеля: Повести
Шрифт:
ГЛАВА 62
Пока мы разговаривали, Федя смыл всю надпись ацетоном, банку, бутылку, молоток, кисть и тряпки бросил на землю и по тропе спустился к нам. Он первым делом молча и крепко пожал Норду лапу. И долго не выпускал её из своей руки. Потом поднял утку.
— Ещё оттаять не успела. Свеженькая! Где же ты её добыл, верный друг? На скале? В магазине? Или у частного лица? На уголовное дело, выходит, я тебя толкнул? Отнёс бы ты её, что ли, обратно?
— Этого не стоит делать. Пёс обидится, — сказал
— Дело говорите! У меня башка с голода кружится, — согласился Федя. — А почему вы думаете, что он стащил утку в «Кипарисе»?
— Вчера я случайно поинтересовался меню на завтра. «Утка жареная с гарниром», — сказал Василий Васильевич.
Кыш, почуяв, что дело пахнет жареным, таскал вместе с нами ветки и шишки для костра. Его развели на голом месте и окружили камнями, чтобы огонь не полз по сухой траве. Федя ловко выстругал вертел. На него насадили утку и вертеть поручили мне. А шею, ноги и потроха зажарили на углях и отдали собакам. Всё это быстро съел Кыш, а Норд от утятины отказался.
— Вот душа! Вот охотник! — удивлялся Федя.
Утка быстро зарумянилась, жир с неё капал на угли и вспыхивал. Дымок приятно щекотал ноздри. Я крутил вертел, сняв и кофту, и рубашку, а остальные ворошили угольки и разговаривали. Федя всё выпытывал у Василия Васильевича, откуда тот почти всё о нём знает, но Василий Васильевич отвечал:
— Профессиональная тайна.
Наконец он проткнул острой веточкой утиную грудку и ножки. Из них прыснул светлый сок. Я нарвал свежей травы. Утка немного остыла на ней. Федя разрезал её охотничьим ножом и выдал всем по куску.
Мы жадно набросились на еду, и каждый из нас сказал Норду:
— Спасибо, старина!
Костёр мы забросали землёй и камнями…
— Пушкина больше не видел? — напоследок, у нашего дома, спросил меня Симка.
— Ха-ха-ха! — снова добродушно захохотали мои новые друзья и забрали у меня фотоаппарат со вспышкой.
ГЛАВА 63
Мама ждала меня у калитки. Первым делом она обняла сначала меня, а потом Кыша и расцеловала, как будто мы возвратились после долгой разлуки из кругосветного путешествия. Затем проверила, не расшиб ли я коленки, не ободрал ли руки и не изорвал ли её кофту. Затем заставила меня как следует умыться и усадила за стол завтракать.
— Мам, ты наставила столько еды, как будто я голодал целую неделю, — сказал я и не стал ничего есть. Только выпил чаю.
Потом мама начала меня расспрашивать, как проходила операция и кого мы разоблачали с Василием Васильевичем. Но я ответил, для того чтобы не выдавать Федю, что материалы операции будут обрабатываться и говорить о них ещё рано.
— Ты знаешь, когда я тебя обняла и поцеловала, мне показалось, что ты пропах дымом и чем-то жареным, — вдруг подозрительно сказала мама. — Вы там разводили костёр?
— Разводили. Без костра в горах нелегко.
— И что-нибудь жарили? Только правду!
— Мы утку жарили! — сказал я и облизнулся.
— Вы застрелили её? — спросила мама.
— Нет, она была и без нас полупотрошёная.
— Хорошо. Продолжай секретничать, — обиделась мама. Она не понимала, что я сам немного погодя всё, что можно, ей расскажу и что не надо ничего у меня выпытывать.
Тут к нам забежал папа. Он уже успел пробежать два больших круга, раскраснелся и, разговаривая, подпрыгивал на месте, как спортсмен на разминке.
Он рассказал, что под утро к ним в палату пришёл Корней Викентич и вместо Василия Васильевича и Феди увидел в кроватях какие-то куклы. Шума он поднимать не стал, но пообещал беспощадно расправиться с нарушителями режима и вообще расформировать всю седьмую палату. Когда Корней Викентич ушёл, папа снова уснул, но его разбудил крик шеф-повара Анны Павловны. Папа выглянул вместе с Миловановым и Торием в окно и увидел Норда, убегающего от Анны Павловны с уткой в зубах. Он стянул её прямо с кухонного стола, и Анна Павловна кричала:
— Караул! Разбойник!!!
— Вот такие дела! Из всей палаты только я и Торий соблюдаем режим, — сказал папа.
— Не хвались, а то сам себя сглазишь, — сказал я.
Папа схватил со стола кусок колбасы и убежал.
ГЛАВА 64
Мы собирались идти на пляж, когда Анфиса Николаевна пришла с базара. Она принесла полную сумку всякой всячины — и овощей, и молодой картошки, и мяса, и две бутылки вина. И попросила нас ровно в три часа приходить к обеду.
— Скорей бы уж кончились все эти загадки и треволнения, — помечтала мама по дороге на пляж.
Мне очень хотелось перед купанием заглянуть в «Кипарис» и заступиться перед Корнеем Викентичем за Норда, сказать, что он вовсе не жулик, а самая преданная человеку собака, но мама меня не пустила.
В этот день я снова сам плавал — верней, держался на воде. Сева дал мне маску и дыхательную трубку, и я долго лежал между двух обросших водорослями камней, первый раз в жизни рассматривая подводное царство Чёрного моря: парашютики медуз, крабиков, креветок, мелькавших вдалеке ставридок, приросшие к камням шляпки мидий и свои, казавшиеся увеличенными раза в два, руки.
Я вылез из моря, когда совсем замёрз. Кыш лаял от скуки и звал меня. Я принёс в мешочке воды и облил его.
Мама читала и разрешила мне ненадолго сходить на папин пляж.
Папа, Левин, Осипов и Рыбаков снова сидели на площадке йогов, поджав ноги и положив руки на колени. И снова все они странно дышали и странно улыбались.
— Пап! Может, у тебя какие-нибудь видения перед глазами? — спросил я, но он не слышал и продолжал улыбаться.
Я подумал про себя, что завтра его обязательно нужно сфотографировать, и сам попробовал посидеть, как йог, но это было скучно. Тут я услышал негромкий храп. Это храпел спавший на лежаке Торий. Милованов что-то доказывал Василию Васильевичу. Оказывается, они решили разыграть Тория, но не ради шутки, а для примера.