Кыштымцы
Шрифт:
Иван остановил на соседе хмельной взгляд. Осмелел, сказал без обиняков:
— Тогда помоги мне, Лука Самсоныч.
Батятин вскинул на Серикова масленые глаза. Чего это захотелось Ваньке? Хорошо, если у него просьба, ну а если просьбища? И выполнить придется и выполнить будет трудно. Не лишнего ли что сболтнул?
Глаша захмелела, блаженно улыбалась, прижавшись к мужу и держась за его руку. Ей все хотелось ущипнуть себя — не во сне ли это? Неужели наяву — и Иван, и Лука, и бутылка водки? Ах, боже мой,
— Говори, говори, не боись, — наконец поощрил Лука.
— Одолжи сена, сосед. Да Пеганку за дровишками. Сочтусь.
Лука вроде бы отмяк: «Пронесло. Так, просьба. Не обременительная. Только не надо спешить с ответом, чтоб понял Ванька — от живого отрываю, но что не сделаешь для соседа…» Посопел, выдул чашку холодной воды.
— Пошто же не помочь? — проговорил он. — Завсегда рад. Мое слово такое. В Урале застоялся зарод сена. Не вывез с осени, а там руки не дошли. Бери Пеганку и вези себе.
— Заметано, — обрадовался Иван. — А сколько в зароде?
Глаша глаза широко открыла — ой, как хорошо-то! Она же верила: Лука Самсоныч выручит.
— Воза два наберется. Вывезешь, можешь съездить за сухарником, его возле Сугомакской горы много.
— Вы такой добрый. Вы и меня всегда выручали, без Ивана-то.
— А плата? — упрямо помотал головой Сериков.
— Не боись, дорого не возьму, — впервые за весь вечер улыбнулся Батятин. — Уговор такой: по весне на заимке поможете. Не тяжко?
— И на том спасибо, — ответил Иван. Допили царскую водку, и Лука Самсоныч, благодетель их, отправился домой. Когда они остались одни, Глаша снизу вверх посмотрела на мужа, с таким это наивным недоумением, и спросила:
— Вань, ты чем-то недоволен?
А ему своя дума докучала, трудная и цепкая, потому он и не услышал, о чем спросила жена. Она обеспокоенно подергала его за рукав гимнастерки:
— Да чо с тобой, Вань?
— Наел бычью шею, Лука-то, — отвечая своим мыслям, проговорил Иван. — Ишь как раздобрел. Только что делать — придется совать голову в Лукашкин хомут. Ладно, не расстраивайся, Глашенька, — он притянул ее к себе. — Живы будем — не помрем. А за сеном я, ужо, завтра и поеду.
Иван собрался за сеном, а дома не оказалось и краюшки хлеба. Но Иван загорелся, готов был ехать и без хлеба. Тогда Глаша накинула шубейку и шаль, побежала к Тоне Мыларщиковой — авось одолжит полкаравая. Бежала через улицу к Мыларщиковым и легко было на душе. Слава богу, и у нее теперь будет как у людей. Иван рядом. Хлеба заробит, сена Буренке привезет и другие дела устроит.
У Мыларщиковых спозаранку топилась русская печь. Сухие березовые поленья горели с треском, в избе качался трепетный красноватый свет..
Когда Глаша пришла, Михаил Иванович
— Тонь, у тебя, часом, хлеба нет? Сама-то я только собралась стряпать.
— Много тебе?
— Чего там — полкраюшки дашь и ладно.
— Куда с хлебом-то? — поинтересовался Михаил Иванович.
— Ваня в Урал собрался — за сеном.
— За сеном? — удивился Мыларщиков, валенок положил на лавку. — За каким таким сеном?
— Для Буренки.
— Вот новое дело — поп с гармонью! Откудова оно у вас появилось?
— У Луки с осени на покосе зарод остался. Говорит, возьмите Пеганку и везите — ваше будет.
— Фью! — присвистнул Мыларщиков, берясь за кисет. — С какой же стати Лука так расщедрился?
Тоня делала свое дело, но в оба уха слушала. Настырность мужа ей не понравилась. Вмешалась:
— Ну чо к бабе пристал? Отдал и все. Может, оно пропадало, сено-то. Вот и сделал добро.
— Лукашка? Добро? — усмехнулся Михаил Иванович. — Уморили вы меня. Скорее окунь заговорит человечьим голосом, чем Лука сделает добро без умысла.
— Не говорите такое, Михаил Иванович. Лука-то одно лишь попросил — весной на заимке ему подмогнуть. Почему не пособить? Съездим на денек-другой с Ваней, от нас не убудет.
— Валяйте! Испробуйте Лукашкиной доброты.
Михаил Иванович подошел к печке, ухватом выкатил из самого жару красный уголек на загнетку, прикурил от него. Глаша невольно отметила — Михаил-то прямо огневой!
— Куда же нам деваться? На работу Ивана не берут. Без куска-то хлеба и зубы на полку.
— Иван-то знает, куда податься, да не хочет. Потом сам прибежит да поздно будет.
— Не слушай ты его, Глаша. Смаялась я с ним — дома не живет, а гостит только. Сегодня к утру заявился. Видишь, ребятишкам пимы подшить некогда. Чинит, а сам поглядывает, как бы убежать.
— Бабы вы и есть бабы. Ум у вас бабий. Дальше носа ничего не видите. А заглянули бы дальше, так спасибо нам сказали бы.
— Это за что же? — вскинулась Тоня, поставив в угол ухват. Подошла к мужу, уткнула руки в боки и насмешливо уставилась на него. Под ситцевым фартуком заметно круглился живот. Глаша даже про себя ахнула — да ведь Тонька опять тяжелая ходит! В такое-то время! Ох, отпетая голова! Не торопилась бы с третьим-то. Нянчилась бы пока с двумя. Девочку бы им, а? И не рыжую, а русокудрую, как Тоня.