Кыся
Шрифт:
– Я хотел сказать - "приятель", но побоялся, что этот Витька сразу же заорет: "Давай сюда и приятеля!" Поэтому я и сказал - "Клиент". Не обижаешься?
– спросил Митя.
* * *
Дверь нам открыла Настя - дочь Водилы. Я ее сразу узнал по Водилиным рассказам. Мы, когда по Германии с ним ехали, все уши мне про нее прожужжал.
Настя была в кухонном переднике, со столовой ложкой в руке. Митя сказал, что один
– Проходите, - сказала Настя.
– Он как-раз сейчас ужинает.
Митя снял куртку и теплые ботинки в прихожей, и в одних носках прошел со мной в комнату. Я сидел в сумке и сердце у меня колотилось, как сумасшедшее! Я даже задыхаться стал, а битый мой бок разболелся еще сильнее.
– Здравствуйте!
– бодро сказал Митя и я выглянул из сумки. То ли Насте показалось, что я высунулся из сумки на это Митино "здравствуйте", то ли вообще мое появление показалось ей таким уж смешным, но, увидев меня, Настя весело расхохоталась!
Честно говоря, я приготовился к трагической ситуации, а Настя сразу же внесла в наш визит какую-то свою легкость, свое смирение перед Судьбой, свою самоотверженность, что ли... Хотя то, что я увидел - у меня никакого веселья не вызвало. В жутком больничном кресле на колесах, не идущим ни в какое сравнение с такими же инвалидными колясками в Германии, сидел мой Водила - худой, с серым, землистым лицом, с запавшими щеками, в повисшей на нем знакомой мне клетчатой теплой рубашке и с такими бессмысленно потухшими глазами, что мне чуть худо не стало!
На шее у Водилы был подвязан детский клеенчатый слюнявчик, прикрывающий грудь от вываливающейся изо рта каши.
– Папочка, - негромко сказала Настя и повернула голову отца в нашу сторону.
– К тебе гости пришли, проведать тебя.
Это было страшное зрелище. Водила смотрел сквозь нас с Митей, и мне казалось, что меня уже нет в этом мире... Что сквозь меня можно смотреть, проходить, проезжать... Что я вижу и ощущаю все это откуда-то совсем из иных, внеземных сфер...
И ледяной ужас стал заполнять все мое существо! Неужели меня уже нет?!
Но я нашел в себе остатки каких-то неведомых сил, о которых я даже не подозревал, стряхнул с себя кошмар оцепенения и выскочил из сумки прямо на безжизненные руки Водилы! Обхватил его передними лапами за шею и завопил истошно и исступленно - сначала от растерянности, по-Животному, а потом, опомнившись, по-Шелдрейсовски:
– Водила!!! Водилочка!.. Это я - Кыся!.. Твой Кыся! Помнишь?! Балтийское море! Германия!.. Собачки на таможне!.. Бармен.. Лысый!.. Мюнхен!!! Очнись, Водила!
Я лизал его щеки, нос, глаза, я кричал в его уши, и вел себя как умалишенный, а окаменевшие от неожиданности и испуга Настя и Митя стояли как вкопанные с открытыми ртами.
Я весь перемазался в каше, которая выпадала из безжизненного рта Водилы, но в какой-то момент я вдруг почувствовал, как шевельнулись его пальцы!
Я не поверил самому себе, отстранился и уставился Водиле прямо в глаза... И увидел, что глаза Водилы ОЖИВАЮТ!..
–
– закричал я еще сильней и даже укусил его за ухо! А Водила...
Ну бывают же, черт вас всех побери, замечательные чудеса на нашем паршивом белом свете!!!
А Водила все сильнее и сильнее прижимал меня к себе оживающими руками, уже почти осмысленно разглядывал меня широко открытыми глазами и вдруг...
И вдруг лицо его исказила мучительная гримаса, будто от очень сильной боли.
Мне даже показалось, что я СЛЫШАЛ, как в его голове что-то тихо-тихо щелкнуло, а по спине (но это уже видели и Настя, и Митя) прошла судорога с едва слышным хрустом.
Неожиданно Водила сам себе вытер рот, и превозмогая какие-то таинственные внутренние тормоза, сипло, скрипучим голосом, как очень долго молчавший Человек, запинаясь, раздельно проговорил:
– К... Кы-ся...
Лицо его стало постепенно разглаживаться, словно боль начала затихать, и он, уже куда более уверенно, снова проскрипел:
– Кы-ся при-шел... Родной... мой... Кыся!.. Где мы, Кыся?!
Я смотрел в оживающие глаза Водилы и МЫСЛЕННО молясь Господу Богу, Ричарду Шелдрейсу и Конраду Лоренцу, умолял его:
"ВСТАНЬ, ВОДИЛА! ВСТАНЬ!!! ТЫ УЖЕ ШЕВЕЛИШЬ РУКАМИ, ТЫ ДАЖЕ ДЕРЖИШЬ МЕНЯ - А Я ВЕДЬ ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ... ТЫ УЖЕ РАЗГОВАРИВАЕШЬ!.. ТЕБЕ ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ВСТАТЬ! ВСТАНЬ, ВОДИЛА! УМОЛЯЮ ТЕБЯ!
Завороженно глядя мне в глаза, Водила глубоко вдохнул и с хорошо слышным хрустом во всем своем отощавшем, но по-прежнему очень большом теле, с невероятным трудом приподнялся из своей инвалидной коляски и ВСТАЛ НА НОГИ, держа меня на руках!..
– Мамочка! Мамочка!..
– закричала Настя.
– Папа заговорил!.. Папа заговорил и сам встал на ноги!!!
А я упал в обморок... Так и повис на руках у Водилы.
* * *
Кто бы мог подумать, что от очень сильного нервного перенапряжения Коты могут упасть в обморок?! А вот, оказывается, могут.
Ночевал я все-таки в своем пятизвездочном Котово-Собачьем пансионе господина Пилипенко И. А., потому что когда меня откачали и я пришел в себя, Митя - мой верный шофер и телохранитель, настоял на том, чтобы я не оставался ночевать в Водилином доме, а немедленно ехал бы в Пилипенковский пансион.
Там, дескать, круглосуточно дежурят врачи-ветеринары - не ниже доцентов и докторов наук, и он, Митя, не имеет права оставить меня сейчас без врачебного присмотра после всех тех нервных стрессов, которые свалились на мою голову в первый же день пребывания в Петербурге. На этом он настаивает и как Друг, и как Человек, отвечающий за каждый мой волосок своею собственной головой.
Тем более, что на дворе уже почти ночь, а завтра у Кыси, как он понимает, очень и очень нелегкий день...
Мы вернулись в Пилипенковский пансион. Митя зарегистрировал наше возвращение и немедленно потребовал врача для "господина Кыси фон Тифенбаха".