Кызым-Кызым

Шакиров Александр

Недавно моя парикмахер рассказывала, что ее постоянная клиентка написала книгу – о пожарных. Кто-то из родни этой тетки служит или служил спасателем. Парикмахер показала мне книгу страниц на 300, в твердом переплете. Я открыл ее где-то посередине и пробежался по строчкам. Мне запомнилось что-то вроде «укротитель гидранта» и «вызывая огонь в себе, он тушил его снаружи». Если я когда-нибудь допишу свою книгу и опубликую, наверное, моя парикмахер тоже расскажет о ней другому клиенту. И мое творение покажется ему потоком бреда – чем я посчитал брошюру этой безумной женщины.

Тираж – 100 экземпляров… Неужели и я буду таким же жалким, носясь со своими каракулями?

Конечно, я с удовольствием полностью погрузился бы в работу над книгой. Наверное, получилось бы гораздо лучше – по крайней мере, точно быстрее. Но арендованная квартира себя не оплатит, к тому же иногда что-то нужно есть. Поэтому я играю в корреспондента, поскольку ничего другого, кроме как писать о ерунде, не умею. Играю, примерно, на уровне «кушать подано», но эта мелкая роль помогает мне выживать, чтобы снова пытаться написать. Хотя иногда мне кажется, что ничего не выйдет. Тогда, спрашивается, зачем вся эта клоунада, ежедневные споры с редактором, бессмысленные мероприятия? Однако же я хотя бы понимаю, ради чего все это. Но ради чего пыхтят и пачкают бумагу мои коллеги?

Как-то мы напились с Каримом после работы, и я спросил, почему он, в свое время толковый, даже известный журналист, не уехал в Москву? «Семья. У меня первый в 22 года появился. А когда пригласили в Москву, жена вторым была беременна. Так и остались». После моих расспросов Карим загрустил, заказал еще водки, потом приставал к туристкам из Чили, умолял меня, чтобы мы пригласили их ко мне домой, а потом заявил, что я безнадежен и в 60 лет закончу свою карьеру в местном «…», где я уже работал.

Карим говорит, что не уходит из журналистики, потому что эта работа дает хоть какие-то гарантии не быть обосранным любым негодяем. По крайней мере, не быть обосранным безнаказанно. «Тут ты вроде как имеешь доступ к важным людям и случись что, можно обратиться», уверял меня Карим, сидя в баре и продолжая пялиться на чилиек. «Сой примэ периодиста!», кричал он одной из них в ухо, когда мы все-таки подсели. В тот вечер Карим был настолько пьян и нелеп, что ему не помог бы даже чилийский посол.

Правды в этом ремесле не найти, если она была здесь или в каком-то другом ремесле. Денег у рядового журналиста тоже никогда не было. Более-менее приличные заработки даются ценой 13-часовых рабочих дней, и, на длинной дистанции, разрушением здоровья, личной жизни и всех грез.

Меня в этой ситуации спасает призрачная надежда на то, что мою книгу опубликуют. Что будет дальше я не знаю.

И вот я открываю один из файлов на своем компе и начинаю перечитывать:

«Этот город похож на девушку и каждый раз, когда я об этом думаю, мне на ум приходят совершенно разные образы.

Вот подъехала машина, открылась дверь водителя, следом – пассажирская, вышла дама, укутанная в шубку. Никто не подбежал и не помог, вышла сама. Пара направилась к ресторану – они периодически здесь бывают; мужчина отбил

снег с подошвы ботинок и открыл спутнице дверь.

Зайдя внутрь, он остановился поговорить со знакомым, а она пока высматривала, где получше устроиться: у окна дует, ближе к бару – проходной двор.

Девушка счастлива, точнее, ее ничего не беспокоит. Он заботлив, к тому же их родители давно работают вместе, так что союз подкреплен, как говорит папа, «со всех сторон». Чужих в ее жизни нет.

Пока мужчина говорит, девушка смотрит в окно, откуда видно зеленый дом, стоящий напротив ресторана. В детстве бабушка или, что реже, мама, приводила ее сюда. Тут покупали краски, а потом возвращались домой. Бабушка что-нибудь готовила, пока девочка рисовала. Раньше она мечтала стать известной художницей, и чтобы ее картины висели прямо на улице, украсив не только их дом, а весь город. Но отец настоял на юридическом факультете. Ничего интересного, тем более работать по специальности она не планирует. После диплома жизнь превратилась в один продолжительный отпуск, внутри которого ежедневные посещения спа-салонов и спортзала кажутся ей работой.

Но иногда она думает о картинах и о том, что могла бы снова рисовать, а еще лучше – открыть галерею. Подобные мысли приходят, когда она изучает узоры на потолке в кабинете у парикмахера, в то время как он промывает ей волосы. И когда рассматривает из окна этого ресторана зеленый дом, расположенный на улице, освещенной теплыми огнями заведений, у входа к которым вереница дорогих автомобилей исчезает ближе к рассвету, но к завтраку снова они тут как тут. Улица, что подбрасывает к парку с озером – до него несколько минут через мост, или снисходит до вокзала.

Никуда не бежать, а просто наблюдать за снежинками, сдуваемыми ветром гораздо приятнее, когда смотришь на эту улицу из окна дорогого ресторана – никакой дилеммы «уехать-остаться».

Я закрыл монитор. От напряжения болели глаза – я включил свет и начал искать капли, но не нашел.

Выйдя на балкон и отодвинув вбок висевшее на бельевой веревке трижды высохшее полотенце, я открыл окно и посмотрел вниз. Да… Эти виды немного отличаются от тех, что я описываю. Я подумал, что было бы честнее рассказать в книге, к примеру, про шесть мусорных баков напротив подъезда.

Начать, скажем, с того, что это самая ужасная помойка, которую я только видел. Вечно переполненные контейнеры – в них роются бродяги, а иногда содержимое баков изучают пенсионеры, живущие в моем доме. Старики уходят с охоты с картоном или пакетом, заполненным стеклянными бутылками. Хотя на счет бутылок я не уверен: возможно бедолаги просто ищут продукты, годные к употреблению.

В отличие от всех остальных, они не брезгуют поднять крышку бака. Другие жильцы кидают мусор на асфальт, если видят, что бак закрыт: прикоснуться к крышке они боятся, а гадить на улице – нет.