Л 4
Шрифт:
— На неподготовленную площадку? В Германии? Но, постойте… Это же невозможно! — опережает меня с вопросами Сикорский. — Вы отдаёте себе отчёт, насколько это может быть опасным?
А я молчу, внимательно вглядываюсь в карту и анализирую новую задачу. Вряд ли садиться мы будем чёрт знает куда. Наверняка место это не просто так выбрано, не с бухты-барахты. Если так, то нас там наверняка и встречать будут? Поэтому вопросы с посадкой можно отбросить. Главное здесь то, что это место находится в промышленном центре Германии, и лететь до него почти столько же, сколько и до Цюриха. То есть почти на пределе практической дальности. Останется, конечно, топлива ещё минут на сорок полёта, но это крохи. Рейс в один конец… М-да… Одно утешает — вряд ли генерал самолично согласился бы принимать участие в этой
— Туда, так туда.
Давится невысказанным возмущением Игорь, смотрит на меня и остывает. Ещё раз вглядывается в карту и тут же переносит взгляд за окошко, на горизонт. Это он молодец, не забывает об осмотрительности. И я не забываю, хмурюсь предостерегающе на излишне любопытного радиста, активно греющего уши в нашем разговоре. Вот, спохватился, опомнился, отвернулся, делом занялся. Это правильно — любопытство кошку сгубило…
И Батюшин мой нахмуренный взгляд заметил, оглянулся, выпрямился. Вот в этот момент я прямо почувствовал, как атмосфера в кабине сгустилась, грозой явно так потянуло. И радист, зараза этакая, тоже всё понял, на кресле своём сжался, в радио носом длинным уткнулся. Балбес, брал бы пример с инженера. Вот кто никаких эмоций не выказывает, хотя всё действо прямо перед ним происходит. Даже глаз на карту не опустил, наоборот, вид сделал, что чем-то здорово на потолке заинтересовался. Да так убедительно сыграл, что даже я туда же посмотрел — а вдруг там паук паутину свил…
Передумал Николай Степанович разборками в полёте заниматься. Остыл. Только знаю, что после посадки ждёт нашего радиста отличная порка! Однако, за дело!
— Точное место приземления показать сможете?
— Вот, посмотрите, — и Батюшин поверх нашей склейки выкладывает свою карту, генштабовскую, где обозначена наша посадочная площадка. И, предваряя мои дальнейшие вопросы, поясняет. — Площадка уже подготовлена и обозначена. Мои люди её проверили…
Последняя фраза явно предназначается Сикорскому, потому как говорит её Николай Степанович, повернувшись лицом к Игорю. Успокаивает, якобы. Да что его успокаивать-то? Я же вижу, что мой товарищ уже успокоился.
— Понял. Безопасность пролёта?
— От вас полностью зависит, — понимает с полуслова Батюшин. — Войну, батенька, ещё никто не отменял. И перемирие пока никто не подписывал. Да оно нас и не касается, с нашей-то задачей!
Ого! А какая такая у нас задача? Кроме той, в которой из нас наживку сделали?
Но мой законный последующий вопрос остался без ответа. Пока остался, как сказал Николай Степанович. Вот сядем, тогда сам всё и узнаю… Задолбала подобная секретность! Ну куда мы с подводной лодки-то денемся?
И в завершение разговора Батюшин ещё раз на радиста оглянулся…
А, может, всё правильно? И подобная секретность как раз и нужна? Сам же порой возмущался местным разгильдяйством…
Штурман как раз расчёты закончил, новый курс выдал. Мы и довернули чуть вправо. Но меня ещё один вопросец интересует, так что с завершением разговора разведчик явно поторопился:
— А почему в полосе пролёта аэродромы противника не отмечены?
Ответа я так и не дождался. В очередной раз. Промолчал генерал, карту свою только забрал, да в сумку командирскую убрал. Что-то кругом одни вопросы, а ответов, как всегда, нет.
А тут и линия фронта показалась. И, как назло, сегодня погода прекрасная! На небе ни облачка, видимость миллион на миллион! Эх, где же вчерашние кучевые облака… А рано пока для них. Утро же утреннее, во всей его великолепной летней красе. Вот начнёт земля прогреваться,
Не захотели мечты становиться былью. Ждали нас. Или не только нас. Короче, не успели мы пересечь линию соприкосновения войск согласно карте (внизу-то вообще ничего не разобрать — всё в сплошной чернозём перепахано разрывами), как по нам зенитная артиллерия отработала. Хорошо хоть с меткостью у немецких зенитчиков не всё так гладко. Первые шапки шрапнельных разрывов вспухли значительно ниже нашей высоты полёта, а потом уже и я не стал дожидаться повторного залпа (а ну как пристреляются? Пуля она же дура, тем более шрапнельная…) — ушёл в крутом крене в сторону со снижением. Команду на малый газ успел дать и педаль левую выжать! Желудок к горлу метнулся, кресло подо мной куда-то пропало… Влево тридцать. Прямая. Ловлю взглядом стрелку секундомера. Еле-еле ползут тягучие секунды, цепляются за риски, отсчитывают второй десяток. Пора! И сразу вправо точно такой же манёвр! Вывод в горизонт — скрипят мышцы на руках, спина аж трещит от нагрузок. Матчасть? Выдержит! Недаром же я над Ладогой тренировался!
Ещё прямая. И сразу же даю команду инженеру установить обороты всем четырём на взлётный режим! В грузовой кабине какой-то подозрительный грохот и еле слышный за рёвом моторов мат. Вслушиваться некогда, да и незачем — и так всё понятно… Плавно, насколько это возможно перевожу самолёт в набор высоты и заламываю штурвал влево. Выдерживаю машину в этом крене несколько долгих мгновений и перекладываю рули из левой в правую сторону. Слежу за скоростью — пора плавно выводить… И… Горизонтальная площадка на курсе. С удовлетворением смотрю, как не успевают артиллеристы за нашими манёврами — разрывы за спиной с запозданием отмечают наш пройденный путь. А мы потихоньку выходим из зоны действия батарей. Эх, скоростёнка у нас маловата, так бы даже и не заморачивался с подобными выкрутасами туда-сюда. Первого крена со снижением вполне бы хватило и ушли бы, выскочили. Но не только нам тяжко, у противника точно такие же проблемы с техникой. Не та ещё артиллерия, не та, не настолько она поворотливая и скорострельная… Представляю, в каком темпе они там рукоятки наводки крутят и нас вдогонку матерят…
Фух! Можно выдохнуть, чуть расслабить руки на штурвале и выслушать доклад членов экипажа о самочувствии. А пассажиры… Ну что, пассажиры-то? Работа у ребят такая. Пусть держатся лучше. И крепче…
Чисто уйти не вышло. Налетели аспиды с южной стороны. Похоже, рядышком где-то базировались — потому как высоту набрать не успели. Атаковали нас сходу, с нижней левой полусферы. Или четвертьсферы, не знаю, как правильно-то сказать будет. Да и какая к чёрту разница, если по мне тут из пулемётов лупят! Хорошо ещё дистанция между нами пока большая и стрельба достаточно неприцельная. Скорее, запугать надеются. Обломятся! Но напрягает ужасно! Карпатским холодком между лопаток поморозило…
Повернул голову к инженеру:
— Скорость сто шестьдесят!
— Есть сто шестьдесят! — невозмутимо продублировал команду бортач.
Кивнул ему и тут же рявкнул во весь голос:
— Стрелкам открывать огонь по готовности!
Да так громко рявкнул, что стоящий за спиной Батюшин отшатнулся в первый момент, но тут же опомнился и вновь крепко в спинку кресла вцепился. Этот момент я по отражению в приборных стёклышках чётко засёк. Да и саму спинку немного мотнуло.
— Вот сейчас и посмотрим, насколько безопасность от нас зависит! — повернул голову и покосился на генерала. — И почему аэродромы не обозначены!
Ничего в ответ не услышал, да и не до ответов мне уже было. Потому что прилип к правому боковому стеклу Игорь и левой ладонью мне показывает, где находятся и что делают самолёты противника. Так понимаю, что никого он пока не наблюдает, потому что рука замерла неподвижно.
А мне в свою форточку и не выглянуть, банально нет времени и вообще возможности — я штурвал кручу, змейкой иду. Хорошо хоть Батюшин сообразил, самолично слева сбоку к стеклу протиснулся, высматривает неприятеля. И тоже пока молчит. Зато у меня такая прекрасная боковая поддержка образовалась — есть на кого боком опереться. Или плечом…