Л. Н. Толстой в последний год его жизни
Шрифт:
Лев Николаевич оживился вечером. И так хорошо шла беседа.
Спросил Татьяну Львовну, когда она едет.
— Через два дня.
— Ну, значит, нам еще можно не танцевать?
— Можно!
Сам предложил завести граммофон.
— Можно, Лев Николаевич, поставить Патти?
— Ну, Патти так Патти!
Однако, уйдя в кабинет, через десять минут запер дверь из гостиной в зал. Только когда раздались звуки его любимого штраусовского вальса «Frьhlingsstimmen», снова распахнул обе половинки двери.
После
Показал Льву Николаевичу фотографию матери и брата, которую сегодня от них получил.
Лев Николаевич:
— А — а-а! Это мне очень интересно. Какая она свежая! А он что же?
Я объяснил Льву Николаевичу.
После завтрака Лев Николаевич пошел было гулять, но вернулся и велел сказать, чтобы седлали лошадей и что о «поедет верхом. Сопровождал его я.
— Мы недалеко поедем? — спросил я, когда мы выехали со двора.
— Нет, недалеко. Все-таки мне гораздо легче ехать, чем ходить. И свежим воздухом дышишь. Лошадь смирная, прыгать не буду.
Приехали к обеду Ф. А. Страхов с дочерью, М. В. Булыгин и П. А. Буланже.
За обедом Лев Николаевич рассказывал, как приходили к доктору Татьяны Львовны в Кочетах мужики. Пришли они из города или из деревни, лежащей совсем возле города. Доктор и спрашивает мужиков, почему же они не ходят к городским докторам.
— Да что, батюшка, те-то уж вовсе жулики! — отвечали мужики.
Конечно, рассказывая, Лев Николаевич с увлечением смеялся. Но еще больше смеялся он, так что и есть не мог, по другому поводу. Татьяна Львовна была сегодня по делу в Туле. Кто-то спросил, ела ли она там.
— Как же, в Чернышевской [298] .
— Одна?
— О нет! Я без кавалеров не бываю.
Вот это «без кавалеров не бываю» и заставило Льва Николаевича заразительно смеяться. В смехе этом чувствовалась его любовь к дочери.
298
Лучшая тульская гостиница.
Вечером все сидели за чаем. Вошел Лев Николаевич. Я встал, чтобы уступить ему место за столом. Он взял меня за руки и стал усаживать.
— Садитесь, голубчик!.. А мускулы у вас есть?
— Пожалуйте! — Я сделал напряжение.
— Есть! — сказал он, пожав мускулы.
Из разговора за чаем отмечу слова Льва Николаевича по поводу португальской революции.
— Нужна революция, чтобы уничтожилась эта глупость, чтоб сидел какой-то король, без всякой надобности!..
Завтра я собираюсь, воспользовавшись выздоровлением Льва Николаевича, отправиться пешком в путешествие верст за сорок — сначала к Булыгиным в Хатунку, а от
Льва Николаевича я предупредил, что отсутствие мое продлится несколько дней.
После четырехдневного отсутствия пришел в Ясную.
Там — писатель И. Ф. Наживин и жена Ильи Львовича с дочкой, восьмилетней девочкой.
— А, вот он! — встретил меня Лев Николаевич. — Вы не знаете Наживина?
И он представил меня гостю.
Говорили сидя в столовой. Все позавтракали уже. Верхом Лев Николаевич не поехал ввиду гололедицы. Особенно оживленный разговор был вечером за чаем.
Лев Николаевич спросил у Наживина, что он пишет. Тот ответил, что последнее время работает над рассказами для детей.
Лев Николаевич. Я к детской литературе предъявляю огромные требования. Ах, как это трудно! Здесь так легко впасть в сентиментальность. Робинзон— вот образцовая книга.
Наживин. Разве?
Лев Николаевич. Да как же! Главное, мысль-то глубокая: показывается, что может сделать голый человек, выброшенный на остров, что ему нужно… Невольно является мысль, что для тебя все это делается другими. Это не я, — кажется, еще Руссо говорил, что Робинзон — образцовая книга.
Наживин. Кто-то говорил, что Робинзон вреден, потому что вызывает представление, что человек слишком много может, и этим развивает в детях этакие индивидуальные стремления… Но это уже перемудрил, перемудрил!
Лев Николаевич. Еще бы!
Лев Николаевич просил Наживина прочесть какой- нибудь из его детских рассказов, но у того при себе не оказалось.
Софья Андреевна удивлялась, что крестьяне по дешевой арендной плате (семь рублей за десятину на круг) не берут у нее землю. Лев Николаевич обстоятельно и с исчерпывающей убедительностью показал, чем руководствуются крестьяне и почему им сделка эта невыгодна.
Наживин защищал некоторые стороны закона 9 ноября о хуторском хозяйстве.
Лев Николаевич:
— Для меня здесь, главное, возмутительно то, что какой-то господин, сделавшись министром, разрушает весь строй крестьянской жизни! А худо ли это, хорошо ли, я никак не могу сказать.
Потом он слушал рассказы Наживина о жизни крестьян на Кавказе и в разных внутренних губерниях.
Был еще у Льва Николаевича с Наживиным разговор о Пушкине. По взгляду на Пушкина Наживин принадлежит к тем, кто в поэте видит лишь воспевавшего «ножку» и т. д. Он изумился, когда Лев Николаевич очень высоко отозвался о Пушкине, и долго сидел молча, видимо пораженный. А потом сообщил, что он сейчас пишет о Пушкине книгу. Что он в ней скажет?