Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
Во время прогулки Толстой несколько раз брал детей за руки и бежал с ними по лесу, по полю. Когда мы проходили вдоль лесной просеки, тянувшейся версты три, поперек ее лежало несколько больших упавших деревьев. Толстой вздумал сам через них перескакивать и увлек в эту забаву и других. Глядя на скачущего Льва Николаевича, я удивлялся, сколько в нем еще сил, энергии, живости, бодрости тела и духа. Лес в окрестностях Ясной Поляны, по-видимому, прекрасно знаком Толстому, полон для него воспоминаний из эпохи детства и молодости. Во время прогулки он указывал мне разные места: в одном он когда-то стрелял молодых тетеревей, взлетавших над низкой порослью, теперь обратившейся в молодую рощу, в другом подстреливал вальдшнепов, в третьем подкарауливал диких коз. Лес, по его замечанию, состарился так же, как и он сам. «В моей молодости, – говорил мне Толстой, – вот на этом месте были низкие дубовые кусты, и вальдшнепы, поднявшись перед охотничьей
На обратном пути мы с Львом Николаевичем говорили о той нужде, о той темноте, наконец, о той беспомощности, которые встречаются у русских крестьян по деревням. Когда мы проходили через какую-то деревню, Толстой сказал: «Не хотите ли, кстати, посмотреть, что делается у крестьян, когда к ним в хаты забирается повальная болезнь? В этой деревне сейчас больны натуральной оспой мой близкий знакомый крестьянин и члены его семьи. Все беспомощно лежат вповалку. Я посылал за фельдшером, посылаю сюда из имения то, что может облегчить страдания. Мне надо навестить их. Зайдемте». Но я побоялся заразы и не вошел в избу. С ним зашла только Мария Львовна. А мы, остальные, продолжали путь к Ясной Поляне. Через час вернулся и Лев Николаевич с дочерью, наскоро помылся и явился к чаю в том же самом костюме, в каком гулял, не приняв никаких мер против возможности занести своим близким заразу. Вот отрывки моих разговоров с Толстым во время прогулки и дома. Записываю опять только его слова:
– ‹…› В литературе два сорта художественных произведений. Первый сорт – когда писатель-художник творит то, чего никогда не было. Но каждый, прочтя его труд, скажет: «Да, это правда!» Второй сорт – когда писатель-художник верно, удачно копирует то, что есть в действительности. Настоящий литературный талант творит произведения первого сорта. В живописи то же самое.
– Эмиль Золя – талант, но не говорит ничего своего. Его «Разгром» – вещь слабая. Я читал критику де Вогюэ в «Revue des Deux Mondes». Он упрекает Золя, что он, показав, благодаря каким порокам была поражена Франция, не указал, какими доблестями победила ее Германия. Да разве можно говорить о «доблестях» в армии, убивающей, жгущей, насилующей, разоряющей? Моя статья против войны укажет на эти доблести в надлежащем их свете [31] .
31
Толстой имеет в виду трактат «Царство Божие внутри вас».
– Я русской критики на мои сочинения не читаю. Разница между западноевропейской критикой и критикой русской громадная. На Западе критик, прежде всего, дает себе труд добросовестно прочесть ваше сочинение, усвоить себе ваши взгляды – и тогда уже критикует его. К подобной критике нельзя относиться иначе, как с уважением, хотя бы с нею и не соглашался. В России же критик, не дав себе труда вникнуть в вашу работу, вообразит себе, что вы говорите то-то и то-то, и, составив себе ложное понятие о вашем труде, пишет уже критику на это свое ложное понятие, серьезно думая, что критикует ваше сочинение, а не самого себя.
Я заметил Толстому, что общество до сих пор не понимает его «Крейцеровой сонаты». На это Лев Николаевич сказал: «Не понимает не потому, что она написана неясно, а потому, что точка зрения автора слишком далека от общепринятых взглядов».
По желанию Льва Николаевича, я подробно изложил ему сюжет моей новой повести (возрождение проститутки Таньки Рыжей под влиянием беременности). Он одобрил, сказав: «Формой вы владеете. Сюжет очень хорош. Вполне уверен, что вы напишете хорошую вещь» [32] .
32
Этот рассказ включен в сборник рассказов Жиркевича (1900) под заглавием «Случай».
«Вы бы написали свою военно-судебную исповедь, – сказал мне Лев Николаевич, – было бы и интересно и поучительно». – «Что же тут будет поучительного?» – спрашиваю я. «А прежде всего польза для вас самих. Это явится для вас своего рода дневником. Писать же дневники, как я знаю по опыту, полезно прежде всего для самого пишущего. Здесь всякая фальшь сейчас же тобой чувствуется. Конечно, я говорю о серьезном отношении к такого рода писанию» ‹…›.
И. Я. Гинцбург
Из прошлого
В 1891 году я вылепил первую мою статуэтку с натуры; это была статуэтка Владимира Васильевича Стасова, который остался доволен моей работой и подал мне мысль поехать к Л. Н. Толстому и вылепить его статуэтку. Стасов сам вызвался помочь мне в этом деле и
33
В. В. Стасов еще в 1887 г. обратился к Толстому с просьбой дать согласие позировать Гинцбургу. «В прошлом году, – писал он Толстому в феврале 1888 г., – я просил позволения для Элиаса Гинцбурга, ученика и как бы сына и ученика Антокольского. Он тогда был еще в Академии художеств, но с тех пор он уже отправлен был за границу, теперь побывал в Париже, Лондоне, Голландии, Испании, Италии, везде смотрел и учился, и, надеюсь, не худо поучился… делать бюст с вас – он себе представляет необычайным счастьем, потому что боготворит вас, как и мы все тут» (Стасов В. В., Толстой Л. Н. Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка. 1878–1906. Л.: «Прибой», 1929. С. 85–86). Толстой тогда отказался позировать, сославшись на занятость (см. письмо Т. Л. Толстой Стасову от 28 марта 1888 г. – Там же. С. 88). Замысел Стасова осуществился лишь в 1891 г., когда благодаря повторным его настояниям и письму А. С. Суворина к С. А. Толстой было получено, наконец, согласие Толстого.
Поехал я в Ясную Поляну не совсем здоровым, притом меня сильно смущала предстоящая работа. Мне было известно, что Толстой не любит позировать и что известному портретисту Крамскому стоило большого труда сделать его портрет [34] .
С тяжелым чувством приехал я в Ясную Поляну. Не помню, почему я был в дороге две ночи, и приехал усталый на третий день, часам к девяти утра [35] . На большом стеклянном балконе не было никого, кроме гувернантки-англичанки, разливавшей чай. Я заметил в углу балкона завернутый бюст и обрадовался, что, кроме меня, кто-то еще работает здесь [36] .
34
Об истории знакомства Толстого с И. Н. Крамским см. т. 1 наст. изд.
35
Гинцбург в этот свой приезд был в Ясной Поляне с 11 по 21 июля 1891 г.
36
В Ясной Поляне с 29 июня по 16 июля 1891 г. работал И. Е. Репин. Как и Гинцбург, он был приглашен в Ясную Поляну по настоянию Стасова. В письме к Н. А. Римскому-Корсакову от 21 июля 1891 г. Стасов сообщал: «Новость № 1. Еще новое мое пройдошничество удалось, и Репин написал в Ясной Поляне нашего беспредельно-бесценного Льва – в его рабочем кабинете пишущим… Новость № 2: удалось также и другое мое пройдошничество: был ко „Льву“ допущен и там с величайшим радушием принят всем семейством мой маленький Гинцбург, и вылепил статуйку этого же Льва во весь рост (как 2 года назад – мою), сидячего. Все говорят – прекрасно, только я еще сам не видал. Статуйка только что отлита из гипса и еще не доехала до Петербурга» («Русская мысль». 1910. № 8. С. 145).
Вошел Лев Николаевич. Он подошел ко мне близко, точно наступая на меня, и, подав мне руку, сказал:
– Вы – Гинцбург; вас ожидали еще вчера.
Я оробел, не зная, что сказать. Тогда Лев Николаевич, пристально посмотрев на меня своими умными, проницательными глазами, мягким голосом прибавил:
– А глину для работы вы привезли?
Мне показалось, что он это сказал нарочно, желая вывести меня из состояния смущения, которое, конечно, не ускользнуло от него.
– Привез, но небольшой кусок, – ответил я весело, почувствовав его доброту и сердечность. Мне сделалось легко, точно камень, который всю дорогу давил меня, сразу свалился. Я показал Льву Николаевичу кусок глины.
– Мало, мало, этого не хватит. Как же вы, приезжаете и не привезли побольше глины! Впрочем, я знаю в поле одно место, где прекрасная глина; после обеда я вас свезу туда, и мы накопаем много глины, а пока отдохните, наливайте себе сами кофе или чай, что хотите.
Лев Николаевич сказал это, торопливо допивая свой кофе, стоя у стола. Задав мне еще несколько вопросов о здоровье Стасова, Толстой ушел.
Явился И. Е. Репин, и я очень обрадовался, увидав здесь своего старого хорошего знакомого. Он показал мне начатый бюст Толстого, над которым он работал по вечерам.