Ла Брава
Шрифт:
Выражение его лица вновь изменилось, опять появилась ухмылка.
— Эй, киска, ты подала мне хорошую идею! — сказал он.
Глава 8
Они поужинали в «Пиккиоло» на Саут-Коллинс. Морис рассказывал им, как тут все было раньше, пока этот край Майами-бич не пошел вразнос, а Ла Брава следил, как Джин Шоу отпивает из бокала вино, подносит ко рту вилку, и пришел к выводу, что сейчас она стала еще привлекательней, чем была в своих черно-белых фильмах.
В разгар сезона к «Пиккиоло» было не подъехать, говорил Морис, машины выстраивались в очередь. А теперь — хоть из пушки стреляй, авось попадешь в официанта. Они все еще надевают
Помните, каким раньше был пирс? Вы только посмотрите на него. Хорошее было место. А теперь там продают наркотики, всякие таблетки, какие только пожелаете, ап-энд-даун (во как он владеет уличным сленгом!). А вон в том баре за углом — парни, переодетые девчонками. Ну и ну!
— Я вам говорю, — говорил им Морис, проводя для своей давней знакомой Джин Шоу экскурсию по старым местам в то время, как они медленно преодолевали тринадцать кварталов от ресторана до гостиницы «Делла Роббиа».
Все трое уместились на переднем сиденье «мерседеса», Ла Брава жадно вдыхал, стараясь не издавать при этом ни звука, наполнял свои легкие ее ароматом, соприкасаясь бедром с ее бедром.
— Помните, какие люди приезжали сюда раньше в сезон? Теперь у нас три сотни бродяг, все пересчитаны, ровно три сотни бездомных являются сюда каждую зиму. Вон, смотрите, там, на скамейке, дамочка с пластиковыми пакетами — это Мэрилин. Говорит, она играла в кино, была певицей, а потом поваром для гурманов. Посмотрите на нее — обзавелась тележкой, набила ее пластиковыми пакетами, бутылками, старыми номерами «Уоллстрит джорнэл» и толкает ее перед собой по Линкольн-роуд. Мэрилин ее звать — может, ты была с ней раньше знакома.
— Подрулите поближе, — попросила Джин. — Где она живет?
— Где видишь — на скамейке. Они живут в переулках, забираются в пустые дома. Приличные люди, проработавшие сорок пять лет, торгуя одеждой, приезжают сюда, вкладывают свои деньги в кооператив и ставят на дверь тройные замки. Даже из окна выглянуть боятся. Десять лет назад они собирались тут все переделать, прорыть каналы — типа, Венеция. Людям запретили ремонтировать дома— надо, мол, ждать общей реконструкции, только эта общая реконструкция так и не произошла, сюда явились бродяги и наркоманы, половину этой местности уже загадили. Знаю одного парня, он живет в Бичвью, на Коллинс. Ты представь, он живет на Коллинс-авеню и платит за жилье четыреста семьдесят пять долларов в год! Знаешь почему? Комнатка семь на десять футов, душа нет, вместо мебели газеты на полу, ни кондиционера, ни печки. Верно, Джо? Джо снимал этого парня в его комнате, он тебе покажет фотографии. Смахивает на цыганский фургон, чего только там не навалено. Четыреста семьдесят
Какой ей интерес смотреть на сомнительную гостиницу с клопами и блохами?
— Только что проехали.
— Покажи ей! — повторил Морис. —Вон она, на углу Коллинс и Первой, в двух кварталах от полицейского участка Майами-бич, и в этой гостинице только за прошлый год было более двухсот ограблений, случаев применения огнестрельного оружия и поножовщины, изнасилований, краж и тому подобного. Можешь в это поверить? Смотри-смотри. Где мы сейчас? На Вашингтон-авеню? На каждом столбе установили видеокамеры, мониторы для наблюдения, чтобы копы могли следить за продажей наркотиков, не выходя из участка. Смотрите— прямо у нас на глазах две девчонки посреди улицы колотят друг друга насмерть. Каково? Я вам говорю…
Но зачем он говорит все это своей давнишней знакомой, бывшей киноактрисе? Хочет запугать ее, чтобы она сидела в номере и не решалась выходить одна?
Нет, сообразил Ла Брава, это он старается произвести на нее впечатление. Старик выпендривается перед ней: пусть, мол, знает, что это крутое, опасное место, но он-то приспособился тут жить. Лысый коротышка восьмидесяти лет от роду. На самом деле Морис обожал Саут-бич.
Джин Шоу пообещала присоединиться к ним через несколько минут, как только переоденется. Ла Брава смотрел ей вслед, когда она пересекала холл, направляясь в гостевой люкс.
Длинные тонкие ноги, фигуру она сумела сохранить. Когда-то фотографу нравились блондинки с медным загаром, но теперь он понял, что предпочитает темные волосы, разделенные на пробор, и бледную кожу.
Он скинул с плеч спортивную куртку и прошел вслед за Морисом в его номер, превращенный в частную галерею: три стены почти сплошь покрыты снимками, запечатлевшими все достопамятные события из жизни Мориса. В комнате стояли казенные кресла и диван-кровать, лично Морису принадлежал только шезлонг. Подойдя к бару, маленькому шкафчику возле большого обеденного стола, Морис принялся смешивать напитки на ночь — готовил «общеукрепляющее». Ла Брава повесил куртку на спинку стула и по привычке принялся рассматривать фотографии, а Морис, как это было у них заведено, притворялся, будто не замечает его любопытства: обычно Ла Брава прохаживался вдоль ряда оправленных в рамки черно-белых снимков, Морис же, словно ни к кому не обращаясь, говорил:
— Лагерь смолокуров. Густой дым, огромные чаны, мужчины возятся в этой липкой массе за доллар в день, а по вечерам танцуют со своими женщинами на поляне посреди соснового бора — «патио под звездами». Ты принюхайся — прямо-таки пахнет керосинками, видишь, как горят их глаза, и эти грязные пятна на шее красивой женщины…
Ла Брава делал шаг вперед, полностью сосредоточившись на снимках, не глядя по сторонам, и Морис продолжал:
— Банда грабителей из Джорджии, тридцать восьмой. Отсидели до сорок второго. А это капитан Юджин Талмадж, начальник тюрьмы. Он говаривал: «Если вам нужен человек, умеющий обращаться с заключенными, нанимайте того, кто хлебал баланду». Он и сам сидел в свое время. Юджин Талмадж верил в кнут и пряник.
Ла Брава делал еще шаг, и Морис комментировал:
— Это Аль Томани, великан, второй по росту человек в мире. Его жена безногая от рождения, их объявили самой странной парой в мире. Около 1936-го.
Ла Брава продвигался дальше, слушая рассказы о мужчинах, копавших оросительные каналы вдоль плантаций тростника, об эмигрантах, срезавших с пальм листья-опахала, о мальчиках под тунговым деревом и об индейцах-миссуки, попивавших сафки — кукурузное пиво.
Так бывало в другие вечера, но не в этот.