Lа Cucina = Кухня
Шрифт:
В самом деле, за последние несколько недель мамин живот раздуло так, что даже племенная кобыла с нижнего выгула смотрела на нее с жалостью. Без сомнения, мама носила не одного ребенка: возможно, даже больше чем двоих, хотя для нашей долины это и было в порядке вещей.
Толпа с нетерпением ждала новостей. Люди передавали друг другу фляжку с граппой, виноградной водкой, чтобы согреться. Дышали на замерзшие пальцы, распространяя вокруг облака пара. Вдалеке тихонько ворчал вулкан, и было слышно, как народ перешептывается: Изабелла Фьоре вот-вот разродится чудовищем.
Самые набожные перебирали
Нас с братьями заперли на кухне и велели играть перед огнем. Мы понимали — творится что-то странное, о чем нам знать не положено. Поразительно, как в детстве мы чувствуем запретное — интуиция подсказывает нам, о чем можно спрашивать, а о чем лучше даже не заикаться. Мальчишки уселись играть в покер, иногда прерываясь на драку, а я пекла медовое печенье, чтобы успокоить мои восьмилетние нервы.
И вдруг, как раз когда я добавляла грецкие орехи в кипящий мед, ночной воздух огласился пронзительным криком. Потом раздался еще один и еще. Мы в страхе переглянулись.
На улице кое-кто из деревенских вынужден был заткнуть уши, такими громкими и жалобными были эти вопли.
А крики все продолжались. Печенье было испечено и съедено, и мы уже спали в тепле очага, когда еще один крик, куда громче предыдущих, прорезал тишину, и все смолкло. От этого крика я в ужасе проснулась и грохнулась на пол со своего маленького стульчика. Я выглянула через щелку в двери, увидела собравшуюся во дворе толпу и что многие осеняют себя крестным знамением.
Ближе всех стояла одна женщина, и я услышала, как она сказала:
— Изабелла Фьоре как пить дать померла. Ни одна женщина, даже самая крепкая, не вынесет этаких долгих и мучительных родов.
Ее соседка согласно кивнула и снова перекрестилась.
Что все это значит? — спрашивала я себя. Бред какой-то. Я машинально начала замешивать тесто. Ничто не успокаивало меня так, как погружение кулаков в теплое и податливое месиво.
Потом тишину нарушил крик одного ребенка, к которому тут же присоединился второй.
Какая-то женщина в толпе пробормотала, мол, дета хотя бы не мертворожденные. Хвала Создателю! Крики, безусловно, человеческие.
Вскоре в окошке второго этажа показалась голова Маргариты Дженгива, беззубой повитухи, принимавшей все роды в округе.
— Это чудовище! — возвестила она, капая от восторга слюной с мягких десен. Перекрикивая орущую толпу, она довершила картину эффектным штрихом: — У него две головы, одно туловище, две руки и три ноги.
С этими словами она несколько вызывающе помахала собравшимся косыночкой и скрылась в доме. Даже с шумом захлопнула за собой окно.
Милостью архангела Гавриила, существо с двумя головами и одним туловищем!
Состоялось незапланированное собрание старейшин, самых лысых в толпе, оказавшихся к тому же и самыми пьяными. Образовав делегацию, они пересекли двор и направились к дому — требовать, чтобы чудовищу перерезали глотку, а тело сожгли на костре во избежание распространения злых духов по всей долине.
Наш священник, падре Франческо, поднялся на крыльцо, чтобы утихомирить толпу. Он сотворил крестное знамение и прочел молитву:
— Benedicat et custodia! nos omnipotens et misericors Dominus, Pater, et Filius, et Spiritus Sanctus. Amen [3] .
— Amen, —
— Эта младенцы не больше чудовище, чем я сам… — начал падре Франческо.
Некоторые из тех, кто слегка переборщил с граппой, толкали друг друга локтями и фыркали.
— Впустите их в свои сердца, добрые люди, ибо они так же нуждаются в Божьей любви, как и вы сами.
— Эй, падре, а ежели мое вино превратится в уксус прямо в бочонках? — спросил Фас-коло Байкале.
3
3 Да благословит и сохранит нас Всемогущий и Милосердный Господь, Отец. Сын и Святой Дух. Аминь (лат.).
— А мои овцы заблудятся в горах и пропадут? — добавил Сперато Маддалони.
— А мой сыр протухнет на сыроварне? — поддержал Мафальда Прунето.
— А мои оливки покроются плесенью? — подал голос Сесто Фиссаджи.
— …Тогда мы будем знать, что это нам наказание за то, что впустили в наш круг демонов в обличии младенцев, — заключил Фасколо, одним глазом злобно поглядывая на священника.
— О, Мадонна, защити нас от чудовищ и гоблинов, — изрек Сперато.
Споры и ругань продолжались до самого рассвета, пока толпа наконец не разошлась.
Глава 3
В деревне искали объяснения этой истории, гипотезы множились. Ничего подобного здесь раньше не видали. Очень скоро поставили под сомнение моральные устои мамы и папы.
Поговаривали о том, что папа непотребным образом сожительствовал со свиньей. Некоторые обвиняли его в интимных связях с гомосексуалистами.
Маме досталось и того хлеще. Правда ли, что Джакомо Мелетти видел, как она спаривается в бараном? Или это была овца? Чем дальше, тем больше тянуло на экзотику: предлагались антилопа и буйвол, но самые продвинутые из жителей напоминали прочим, что эти животные в нашей местности не водятся. А если и водятся, их все равно никто не видел, кроме балабола и не вполне надежного свидетеля, алтарного мальчика Донателло Манчини.
Мамины отношения с падре Франческо, приходским священником, тоже вызывали вопросы. Разве их не застукали в звоннице висящими на колокольных веревках? In flаgrаntе [4] , возле главного престола? Может, рождение чудовища есть наказание этой парочке за надругательство над обетом безбрачия и супружеской верностью? И не нужно ли сообщить обо всем епископу?
А еще маму обвиняли (я уверена, что безосновательно) в том, что она спала со своими сыновьями Луиджи, Леонардо, Марио, Джулиано, Джузеппе и Сальваторе.
4
4 На месте преступления (лат.).