Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
Отъезд из Колчедана
Я загрустил, зачах. Все удивлялись моему нездоровому лицу и убийственной сумрачности. Мне стало невмоготу пребывание «в стране родной», называемой «Российская Федеративная Социалистическая Советская Республика». Я боялся, что или задохнусь в ней, или сделаю безумный шаг, за который непоправимо пострадаю.
Бежать!., скрыться из этой ужасной страны, возобновить борьбу против ненавистной красной власти явилось целью моей жизни. Но первым делом надо легально выехать из Колчедана. Обратившись к врачу курсов, сказал ему, что я болен, просил отправить в Екатеринбург в госпиталь. Посмотрев глубоко
На другой день, 16 мая нового стиля, во время обеденного перерыва, в монастырском дворе, отозвав в сторону полковника Богаевского и всех пятерых кубанских казаков, служивших на курсах писарями, сев на землю маленьким кружком, тихо говорю им:
— Ну, други мои верные, прощайте...
Те смотрят на меня и не понимают, что я им хочу сказать.
— Да, прощайте, завтра я уезжаю... уезжаю якобы в Екатеринбург по болезни, а оттуда — за границу. Я бегу, я не могу дальше терпеть эту муку. Извините меня, в особенности Вы, дорогой Владимир Николаевич (обращаясь к Богаевскому), что я ото всех вас это скрывал... Но я задумал бежать уже давно, а теперь, со страшной смертью сестренки, решил бежать как можно скорее. Бегу в Финляндию. Это наиближайшая страна отсюда, — сказал и замолк.
— Правду ли Вы говорите, Федор Иванович? — удивленно спросил Богаевский.
Я снял фуражку и молча перекрестился. Он схватил мою руку, крепко жмет и короткими фразами, быстро произносит:
— Очень рад! Хорошо делаете, Федор Иванович! Дай Вам Бог успеха! А я в душе обижался на Вас, что Вы не хотите принять участие в нашем восстании. Теперь я Вас понимаю. Ваш план даже лучше нашего.
На эту тему я не стал говорить с ним, совершенно не веря в успех предполагаемого «крестьянского восстания». И погибнет он до начала его...
17 мая. Ненужные вещи заранее обменял на сухари. На мне только спортивный летний костюм защитного цвета: фуражка, гимнастерка и брюки внапуск на сапоги. Фанерный чемоданчик с сухарями, пара белья, кожаная тужурка и шинель лежат в углу. Два часа осталось до моего отправления на станцию. Что-то давит на душу. Весь горю... пробирает лихорадочная дрожь. Никогда не испытывал такого волнения. И неудивительно, я ставил на карту все.
Я просил казаков не провожать меня, чтобы не вызвать подозрения. Просил быть только одного из них, так как душа моя совершенно не выносила одиночества. Я никогда не забыл добрых серых глаз этого молодого казака, смотревших на меня так преданно, желавшего помочь мне всем, чем он мог.
Верные казаки! Верные без официальной присяги, верные по своему станичному воспитанию, верные по своей принадлежности к казачьему братству, родившемуся, выросшемуся и жившему в однородной казачьей стихии труда и военной службы.
Сложив свои вещи в товарный вагон, я сгорал нетерпением скорее тронуться в путь. Я боялся всего. Мне казалось, что все смотрят на меня и знают, что «я бегу», все молчат, не показывают виду, но с последним звонком кто-то подойдет из них и арестует. Такова сила страха в своей беспомощности.
Я старался улыбаться. Улыбался и этот молодой казак, но моя улыбка была, видимо, с такой гримасой страха, что он старался закрыть меня от взоров других.
— Я не вернусь... Может быть, погибну в дороге, поклонись от меня Казачьей земле родной, — говорю ему урывками, чтобы никто не слышал нас. — А когда будешь на Кубани, обязательно приезжай в нашу
— Хорошо, Федор Иванович, — с дрожью в голосе шепчет мне тихий по характеру меньшой брат-казак, — я все понимаю, не беспокойтесь, обязательно проеду в вашу станицу и повидаю Вашу маму... и все расскажу, — радует он меня.
Минуты идут томительно. Все переговорено. И когда вышел начальник станции, когда народ гурьбою, стадом, чисто по-русски бросился в свои товарные вагоны, я не утерпел. Схватил руку казака и в суматохе быстро поцеловал его в губы. Он растерялся, покраснел и взял руку под козырек. И когда двинулся поезд, у меня стало как-то очень легко на душе, словно я перешагнул запрещенную черту, почему весело махал рукой из вагона грустно стоявшему на платформе единственному свидетелю с Кубани моего отбытия в полную и очень опасную неизвестность...
В 1923 году в Финляндии неожиданно получил письмо от молодого казака, который провожал меня «в побег» из Колчедана. Вот оно: «Дорогой Федор Иванович. Власти узнали о делах Владимира Николаевича и Ивана (то есть о заговоре против красной власти полковника Богаевского и урядника Голованенко. — Ф. lb.). После Вашего отъезда, в одну из ночей, их разбудили и отправили в Екатеринбург. Их там осудили, и они там «перевернулись» (то есть были расстреляны. — Ф. lb.). Та же участь постигла всех остальных, кто прибыл с нами в Колчедан (всех офицеров и военных чиновников белых армий, мобилизованых на спортивные курсы. — Ф. lb.). Весь командный состав расформировали за то, что не досмотрели. Георгий Федорович (адъютант курсов. — Ф. Е.) сослан на пять лет в лагеря. Нас не тронули. Теперь мы демобилизованы и живем дома. Хорошо, что Вы вовремя уехали. Иначе, как старший, Вы пошли бы за Владимиром Николаевичем... Посетил вашу станицу, был у Вашей Мамы и все ей рассказал о Вас... Вас я никогда не забуду. Ваш брат-казак (далее имя и фамилия)».
ТЕТРАДЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ «Студент»
Я в Екатеринбурге. С вокзала направляюсь к тому другу, который обещал мне устроить ложный документ.
— Федор Иванович, печать поставить не могу. Извините меня... я Вас понимаю, сочувствую побегу, но дать не могу, — вдруг опрашивает он меня.
— Да как же это так? — обомлев, отвечаю ему. — Вы же обещали... Я так надеялся на Вас.
— Обещал... не скрою, но потом раздумал и нашел, что не мо-гу, — решительно, с расстановкой в последнем слове, произнес он.
Офицер он был умный и выдержанный. Его словам я верил, и то, что он мне сказал, я знал — изменений в его решении быть не может. Получилась «немая сцена». Он понял мои чувства и тихо, спокойно говорит:
— Федор Иванович... ну, представьте: я даю Вам поддельный документ на бланке того учреждения, в котором служу, ставлю на него печать этого учреждения, которое доверено мне... Вы едете на вокзал, и там Вас арестовывают... ведь чекисты знают нас всех в лицо! Вы полковник Елисеев Белой армии, а в документе и другая фамилия, и Вы совсем другой человек — предъявят Вам обвинение они. Что и почему?.. Куда Вы едете?.. Кто Вам выдал этот подложный документ?.. У кого хранится печать? — зададут они Вам вопросы. Значит, точно и немедленно же доберутся до меня, ведь я храню печать учреждения!.. Что они тогда со мной сделают?!. — закончил он.