Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
— Да совсем Надюша мне не в тягость! — отвечаю им. — Я только думаю о своей семье, что осталась в станице. Да и ей, в горах что нас там ждет — мы не знаем, — урезониваю их, моих лучших офицеров полка и искренних друзей.
— Но вы так, господа, активно просите меня, что я — сдаюсь, Надюша!.. Ты остаешься со мной, — говорю ей.
И она, моя милая сестренка, на 10 лет младше меня, сквозь свои девичьи ясные слезоньки уже мягко и радостно улыбается и благодарит меня. И чтобы зафиксировать это свое точное решение, при них обнял ее и поцеловал в лобик.
Безобидное
Милое дитя!.. Кто бы мог знать или подумать — какая жестокая доля ожидает ее «после нашего похода в горы».
«Зеленые»
В районе Филипповских хуторов и Царского Дара была дневка корпуса. Эти села красные еще с 1918 года. О положении нашего общего фронта мы ничего не знали. Пронесся слух, что где-то по соседству с этими селами появились «зеленые крестьяне». Они даже прислали письмо казакам — «бросить своих офицеров и перейти к ним». Мы над этим только посмеялись в своем полковом штабе.
Стояла жидкая весенняя грязь, но было тепло. 1-й Аабинский полк для выступления выстроился на широкой улице. Крупной рысью подъезжаю к нему с левого фланга и вижу — стоит перед фланговым взводом фигура в рваном картузе, в тужурке, в сапогах, с винтовкой через левое плечо (не по-казачьи).
Под ним захудалый кабардинец с казачьим седлом. После встречной команды полковника Булавинова спрашиваю его:
— А это кто такой?
— А делегат от зеленых приехал за казаками, — вдруг спокойно отвечает он, словно к полку присоединился приблудный жеребенок.
Бросаю Булавинова и строго спрашиваю этого мужика, 35—40 лет:
— Ты кто таков?.. Почему ты здесь?
— Та я прибыл з лесу от зеленых, нам сказали, што казаки сдадут-ца, ежели хто приедет до них. Вот меня и послали, — спокойно отвечает он, совершенно простой мркичонка, как бы с придурью.
— Какой полк?.. Аабинский?!. Какие казаки хотят перейти к вам? — закидываю его ехидными и злыми вопросами.
— Та я не знаю, говорили што казаки, а какие ани — не знаю, — отвечает он уже с робостью.
Мой штаб-трубач, умняга и молодецкий старый казак Василий Диденко, уже сорвал с него винтовку, а казаки смеются из строя на слова «этого делегата от зеленых», но мне это совершенно не нравится.
— Как он мог проехать сторожевое охранение? Да еще вооруженный? Почему он здесь, перед полком? — наскочил я на полковника Булавинова, своего старшего помощника.
— А черт его знает, откуда он появился, — вдруг спокойно отвечает остроумный Булавинов и добавляет: — Да я и сам его только что увидел.
Получился некоторый «фарс», и мы оба уже улыбаемся. Не придав этому никакого значения, отправляю «делегата» в штаб дивизии.
Стыжу и весь строй, что мне, командиру полка, пришлось разговаривать с каким-то «анчуткою-делегатом» и никто не поинтересовался: «А почему и кто этот человек здесь, верхом, в картузе и с винтовкой за плечами?»
Конечно, мои слова относились к обоим помощникам,
— Так тем хуже для вас, господа! — говорю им. — Вы допустили его до непосредственного общения с казаками!.. А яд ведь разлагает! — закончил им.
Все соглашаются с этим и искренне возмущаются смелостью «делегата от зеленых», прибывшего в расположение корпуса.
1-й Лабинский полк вновь назначен в арьергард при переходе реки Белой. Я настороже: черт его знает — может быть, их тут, подобных делегатов, много? Может быть, они только и ждут, когда мы тронемся, и откроют по полку огонь со всех кустов? Но все обошлось благополучно. По дырявому настилу моста через Белую полк перешел ее и занял позиции на левом берегу, минировав мост. Здесь были уже густые пролески, и оба берега реки были пологи.
В станице Ново-Аабинской генерал Науменко вызвал меня к себе. Из станичного правления он будет говорить с есаулом станицы Воздвиженской, начальником местного гарнизона, который задержал корпусной обоз, решил не идти в горы и ждать красных. Меня он вызвал, чтобы я слышал весь разговор, намекнув, что, может быть, туда придется послать 1-й Аабинский полк.
В разговоре с этим есаулом генерал Науменко говорил начальствующим тоном, пугал репрессиями, но этим еще более обозлил его. Есаул уверял, что его казаки совершенно не красные. Они просто устали воевать и считают уход в горы бесполезным. И остаются в своей станице лишь потому, чтобы «сгладить» могущие быть репрессии красных над станицей, о чем просили его старики, и он, есаул, сам сознательно идет на эту жертву.
Этак он ответил Науменко, когда последний иростыдил его, что они «потеряли казачью честь и предают Кубань».
На эти слова со стороны есаула получился не менее философский ответ, что «предают Кубань те, кто бросают свои станицы, бросают свои семьи на произвол судьбы, а сами уходят в горы. А он, есаул, местный житель, жертвует собой для спасения станицы. Но, зная лично генерала Науменко и уважая его, он отпускает корпусной обоз», — закончил он.
фамилию и судьбу этого есаула я не знаю, но, конечно, он ошибался в своих выводах.
Боевые курьезы за рекой Белой.
Полковник Шляхов (разность мнений)
Заняв многочисленные лесные бугорки на левом берегу реки Лабин-ский полк ждал красных. Ему была придана артиллерия, расположившаяся на позиции позади полка.
Красная конная лава приближалась с севера. Оказалось, что Партизанский отряд полковника Польского еще не переправился с нами. Дружным махом из села он, опрокинув красную конницу, стал отступать к мосту. Лава красных двинулась вслед за казаками. Какой-то казак отряда Польского, повернув своего коня обратно и что-то выкрикивая, с обнаженной шашкой поскакал в сторону красных и скрылся в мачежинниках. Назад он не вернулся.