Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
За время пребывания в Новолеушковской и Невинномысской Максим кормил и ухаживал за ними, как за своими собственными. Расчесал хвосты и гривы. Кони отдохнули и приняли приличный вид. И вот, уезжая из 2-го Хоперского полка, по праву пережитого «от Воронежа» я взял их с собой, предполагая завести собственный «командирский выезд». В полку оставил и линейку, и хомуты-шлеи. Взял с собой, как говорят, «голых лошадей» и кучера Максима.
К этому было еще одно моральное право: в мирное время в Императорской армии каждому командиру полка полагался именно «полковой выезд» — экипаж с двумя лошадьми и кучер.
У меня есть лошади, но нет ни саней, ни экипажа. И хотя стояла зима, я беру отцовскую «барскую» тачанку, выездные хомуты к ней с четырьмя нитяными цветными вожжами и отправляюсь на фронт.
Во всех странах мира в военных училищах молодежь подготовляется для строительства армии и, главное, для войны. Это так глубоко впитывается в души, что большинство офицеров всегда рады войне. Как ни странно, но так. Таков был и я. Тыл для меня был нуден и не интересен.
Перед самым отъездом наша горемычная мать глубоко посмотрела на меня своими глазами и произнесла только два слова: «Опять, сыночек?..» Она уже не плакала. Все слезы были выплаканы.
2-й Кубанский корпус генерала Науменко находится на фронте, где-то в стороне Торговой Ставропольской губернии. Под станицей Ильинской навстречу идет табун лошадей голов в двести. Оказалось, отходит какой-то донской коннозаводчик. Все лошади рыжие и еще в хороших телах. Что они «отходят», мне показалось странным и неприятным. Значит, на фронте не так спокойно — заключаю.
В Песчаноокопской Ставропольской губернии стояли какие-то запасные части. Здесь этап. Лежал глубокий снег. Морозно. И мне показались смешными и ненужными гимнастические упражнения на обширной площади со старыми солдатами, одетыми в короткие овчинные безрукавки и в валенки. Здесь я напал «на след» корпуса. На заборах мелом, крупными буквами, указаны стоянки полков, по которым я определил, из каких частей он состоит. 1-й Лабин-ский, 2-й Лабинский, 1-й Кубанский, 2-й Кубанский, 1-й Кавказский, 2-й Кавказский, 1-й Черноморский, 2-й Черноморский — гласили надписи, и для меня, и... для красных. Мне показалось, что этого писать на заборах было не нужно. Указаны и батареи. Все надписи были четки и свежи и усиливали мои чувства — как можно скорее достигнуть корпуса.
Бывают предчувствия и очень реальные. Читая надписи так мне знакомых полков, я почувствовал какую-то особенную близость к надписи — «1-й Лабинский полк» и подумал, что командовать буду именно этим полком.
1-й Кавказский полк был моя кровная родина и колыбель моих первых офицерских лет с 1913-го по 1918 год. Казалось бы, сердце должно биться только для него и должно вызывать «биение души» только этим названием — ан нет!.. 1-й Лабинский полк заворожил меня. И это оказалась реальная действительность ровно через 2 дня.
Ночую в доме очень богатого крестьянина. Села не помню. Его 25-летний сын-телефонист тут же, в отпуску, отец и сын против красных, но «удержим ли мы фронт?» — спрашивают они оба. «И не лучше ли как-то помириться с красными?» — добавляют.
Мне этот разговор совершенно не нравится. Их глаза явно говорят мне — надо помириться...
— Смотрите, господин офицер, куда идем мы, — говорит
Эту «действительность» я и сам знал, как знали все. И так как я не хотел подрывать авторитет главного командования, то ответил им:
— Я строевой офицер и в этом мало разбираюсь.
Но я заметил, что они совершенно мне не поверили и разговор прекратили.
— Мне нужна комната переночевать. Я еду в корпус генерала Науменко, — говорю я писарю этапа следующего села.
— Этапный комендант спять, и не приказано будить, они очень строгий насчет этого, — докладывает мне писарь.
— Кто он таков?.. В каком чине? — досадливо спрашиваю.
— Полковник, старик из отставки, — поясняет писарь.
— Так вот — пойди, разбуди и доложи ему, что один полковник едет на фронт в корпус генерала Науменко и что ему нужна комната для ночлега. Понял?.. Иди! — строго сказал этому писарю-«деревне».
Что он говорил своему полковнику, я не знаю, но скоро передо мною появился заспанный худенький, небольшого роста старичок лет под 70, заегозил и услужливо докладывает:
— Ваше превосходительство изволите спрашивать комнату?.. Пожалуйста, есть, есть одна.
Я вначале удивленно посмотрел на него, годящегося по летам мне в деды и титулующего меня «ваше превосходительство», и хотел ему сказать, что я только полковник. Но вижу, что «генералом» для меня быть выгоднее, кстати, бурка закрывала мои погоны, и, не вдаваясь в подробности, занял ночлег. И это было в ближайшей прифронтовой полосе. И кто это назначал сюда таких этапных комендантов, вынутых из-под нафталина? И мы хотели победить...
Жители поговаривали, что в селах неспокойно. Много солдат, вооруженных «обрезами», которые по ночам постреливают... Вот, думаю, чего еще не хватало — попасть в тылу одному в их руки... А добыча моя была богатая: три отличные лошади, щегольская тачанка. Но — все обошлось благополучно.
Мы въезжаем в новое село. В нем так тихо, как бывает тихо в селах перед захватом неприятелем, когда все жители прячутся в свои дома, а на улицах нет ни одной души.
Мое сердце похолодело. Рукой невольно нащупываю свой револьвер. А потом думаю — и он не поможет... И как я был рад, когда встретились обозные казаки какого-то полка. Они сказали мне, что это ближайший тыл 2-го Кубанского корпуса, который находится в 15 верстах отсюда, в селе Ивановка. Они также в некоторой панике, так как кругом действительно неспокойно.
Глубокий снег заволок дорогу. Колеса моей тачанки режут его по глубине четверти на две. Метель жестоко бьет спереди. Навстречу нам идет сотня пластунов. Дорога очень тяжелая для пешехода, но ветер дует им в спину, и они идут, идут. Свернув с дороги, остановился, чтобы узнать — кто они и откуда? В их командире сотни узнал майкопского техника Павла Сокола, казака станицы Дядьковской. Его я не видел с 1908 года. От радости такой встречи, под вьюгу, кричу ему: «Здорово, Павел!» Но он безучастно посмотрел на меня, явно не узнал и, не останавливаясь, тяжелым шагом продолжал свой путь с пластунами, числом до сотни человек.