Лабиринт Ариадны

Со мной в постели – темноволосый бог.

Наверняка Дионис.

Спутанные кудри, припухшие губы, тень от ресниц на щеке. Густые брови, которые он хмурит во сне. Закинутая за голову рука – мышцы на ней сплетены в изумительный узор, от которого замирает сердце. Простыня едва прикрывает бедра и, если присмотреться, то в утреннем свете можно различить кое-что еще интересное.

Я вспыхиваю и отворачиваюсь, кутаясь в другую простыню.

Непонятно

В комнате пахнет кисловатым терпким вином. Бокалы с его остатками стоят на столиках по обе стороны от огромной гостиничной кровати. Белоснежные простыни измяты и залиты вином… и не только.

Розовый рассвет неловко и смущенно только пробирается в комнату, а я уже стесняюсь вспомнить все то, что творила ночь напролет с этим мужчиной.

Где была моя голова!

Не так меня воспитывали!

Кудрявый красавчик переворачивается на другой бок, ресницы его дрожат, он слегка приоткрывает глаза и окидывает меня ленивым жарким взглядом.

Ох, вот сейчас становится совсем стыдно.

Спросит ли он: «Кто ты такая?»

Или посоветует побыстрее покинуть его номер?

А это его номер, явно не мой – в моем и кровать скромнее, и позолоты меньше, и зеркал на потолке нет.

Но в той же самой гостинице. Там, где проходила прощальная вечеринка.

Вопреки моим опасениям, уголки губ Диониса дергаются и расползаются в медленной порочной улыбке.

– Розовопятая Эос не успела еще плеснуть рассвета на наши тела, а ты уже пробудилась, – его хрипловатый со сна голос все равно звучит музыкой в моих ушах. – Иди сюда, прекрасная Ариадна, сейчас я покажу тебе путь к звездам… а может быть, и подальше. Хотя льщу себя надеждой, что вчера так часто тебя туда водил, что ты еще не забыла дорогу.

И он подгребает меня под себя, нависая сверху. Темные кудри застилают лицо, зато можно во всех подробностях разглядеть загорелое тело атлета – ни грамма лишнего жира, четко прорисованные мышцы… Даже в своем паническом состоянии я не могу удержаться и не потрогать эти безупречные кубики на животе. Настолько они идеальны, что кажутся нарисованными.

Хриплый смех будоражит меня.

– Кажется, три часа ежедневного спорта – моя лучшая инвестиция в прошедшем году, – сообщает Дионис. – Но ты не останавливайся. Ниже… Еще ниже…

И я вспоминаю это чувство завороженности – он словно околдовал меня, потому я и пошла за ним сначала пить вино, потом в номер, потом разделась и повела себя… Отнюдь не так, как положено вести хорошей девочке. И профессионалу, который прилетел на эту конференцию заниматься делами.

– Ох… – я вспоминаю, что утром у меня трансфер в аэропорт. – Минутку! Я… я не могу с нечищенными зубами! Это отвратительно!

Густые темные брови снова хмурятся:

– Ты не вызываешь у меня отвращения… А! Так это намек!

Он ослепительно улыбается, демонстрируя те самые зубы – белоснежные и идеальные, словно нитка жемчуга, скатывается с меня и направляется

И сзади он выглядит… Ох!

– Две минуты – и я снова с тобой, – обещает он.

А я вспоминаю рассказы брата о том, как в армии они собирались и одевались за тридцать секунд. Что ж! Не посрамлю династию Фроловых!

И уже через минуту я аккуратно прикрываю за собой дверь роскошнейшего номера и босиком на цыпочках мчусь к лифту, прижимая к груди свои туфли на шпильке.

Двадцать семь – самый дурацкий возраст.

Если не успела выскочить замуж в институте, то все, хана – лучшие мужики, которых, по крылатому выражению «разбирают щенками» – уже заняты.

Самые серьезные углубились в карьеру.

Самых легкомысленных окольцевали по залету, и теперь они осваивают азы адюльтера.

Придется ждать еще лет десять, пока разведутся лучшие, соберутся жениться серьезные и остепенятся легкомысленные.

Ну, или встречаться с контингентом сорок плюс, у которых «бес в ребро», но денег и харизмы на восемнадцатилетних моделей не хватает, и они расхватывают, что осталось.

В карьере тоже все не слава богу.

На молодого специалиста уже не тянешь, серьезного опыта еще нет, а в очередь на вакансии, где ценятся длинные ноги и стоячая грудь, опоздала лет пять.

И уже видно, что ты не гений. Гении в двадцать семь возглавляют собственные компании.

Мама всегда говорила, что я вечно зеваю и галок ловлю. А надо ловить последние шансы. Пока стояла, хлопая ресницами, ровесницы мои шустро рассосались кто замуж, кто на вершину карьерной лестницы, кто в науку.

А я…

Я живу одна.

И работаю переводчицей в маленькой игровой компании.

Прихожу на работу в девять, ухожу в шесть.

Перерыв на обед – в соседнем кафе с дешевыми бизнес-ланчами.

Вечерами читаю или играю. Раз в месяц встречаюсь с друзьями.

Дома даже кошки нет.

Кошки нет – потому что я еще надеюсь на личную жизнь. Хотя непонятно, на что тут надеяться?

Двадцать семь – предел, за этим порогом принцы уже не водятся. Теперь только ждать разведенных алиментщиков или женатых мерзавцев. Если повезет.

Я не ною, нет, ни в коем случае. У меня отличная жизнь!

Например, крайне повезло с генетикой: от мамы досталась большая грудь, от бабушки – однушка в Москве, а от папы – низкая толерантность к алкоголю.

Это значит – если мы с алкоголем встретились, то унесет меня с первой рюмки. Кстати, это одна из причин плохого карьерного роста. На корпоративах я либо сижу букой в углу, либо зажигаю так, что утром заявление об увольнении приходится посылать по почте. Чтобы в глаза не смотреть.