Лабиринт совести
Шрифт:
«Хорошо. Так и сделаю.»
Я вымыла руки, умылась, переплела косу и почувствовала себя лучше.
Когда я вернулась за стол, Алан успел доесть своего моллюска и поглядывал на моего, я придвинула ему тарелку и шепнула:
– Приятного.
– Ты даже не попробовала, – не особенно настойчиво возмутился он, придвигая тарелку поближе, я улыбнулась:
– Ты отковыряешь мне кусочек.
Он рассмеялся и с хрустом разломил панцирь руками, пальцами оторвал кусок мяса, макнул в соус и протянул мне, я взяла и отправила в рот, на вкус было очень странно, но интересно. Дожевав, я придвинула себе тарелку Алана, на которой он оставил пустой панцирь и гарнир, взяла ломтик чего-то яркого и тоже попробовала – оказалось очень кисло, потом резко стало сладко, Алан смеялся с набитым
Алан доел свой креветочный хвост и тоже попробовал фрукты, стал рассказывать, как они называются, где растут, с чем их обычно едят. Мы опустошили тарелки, вылизав даже соус, и пошли вместе мыть руки, это было странное ощущение, находиться в ванной с кем-то вдвоём.
Когда мы вернулись на балкон умытые и уставшие от смеха, Алан указал на какую-то странную конструкцию из верёвок и предложил:
– Сядем?
Я понятия не имела, как в этом можно сидеть, оно выглядело как странноватый арт-объект – натянутая между колоннами сетка, похожая на рыбацкую. Наверное, сомнения отразились на моём лице, потому что Алан опять рассмеялся и сказал:
– Ты никогда гамака не видела, что ли? Это как диван, или качели. Садись, попробуй, – он сел в центр, я с ужасом прислушивалась к скрипу верёвок, пока Алан смеялся над моим лицом, наконец, сказала:
– Это не выглядит надёжно.
– Это надёжно, поверь, здесь синтетические волокна, они крепкие, сюда слона можно посадить, они выдержат.
– А колонны? – я окинула взглядом крепления, Алан рассмеялся громче:
– Мраморная только облицовка, там железобетонный монолит, я следил за строительством на всех стадиях, от фундамента до чистовой отделки, поверь, это надёжно.
– Ты следил за строительством?
– Это мой отель, – кивнул Алан, улыбнулся ещё довольнее, глядя на моё лицо, отражающее очередную высоту, которую взял мой шок от происходящего, встал и протянул ко мне руки: – Помочь?
Я неуверенно кивнула, он подхватил меня на руки и сел обратно в гамак, с силой качнув его и отрывая ноги от земли. Сетка прогнулась с таким скрипом, что я выдала потрясающе неловкий девчачий визг, стало так стыдно, что я закрыла лицо руками и смеялась, Алан уже задыхался от смеха, ему всё это доставляло море удовольствия, особенно моё смущение.
– Ты правда никогда не видела гамака?
– Это не смешно! – пыталась возмущаться я, Алан сделал честные глаза и шёпотом признался:
– Это смешно. Но я никому не расскажу, можешь на меня положиться.
Мне хотелось его ударить, но бить того, кто меня держит на руках, было как-то неудобно, и я отказалась от этой мысли.
11-12
Он немного помолчал, глядя на меня с задумчивой улыбкой, потом спросил:
– Ты никогда не видела моря?
Я качнула головой:
– Только на картинах. Оно там такое... серое. У нас была в пансионе галерея, там были картины великих художников, но судя по всему, ни один из этих художников не бывал в таких местах, – я обвела взглядом бирюзовый залив, посмотрела на Алана, он улыбался, тихо сказал:
– Я купил этот остров, когда на нём была только рыбацкая деревушка, она до сих пор стоит, с той стороны, отсюда не видно. Там грузовой порт, склады, всякие местные производства. Они жили практически натуральным хозяйством, ели рыбу и бананы, пили местную бормотуху из кокосов, жили в мазанках из пальмовых листьев и глины. Я их деревушку сначала забором обнёс, чтобы на стройку не лезли, потом убрал его, оставил только декоративную ограду вокруг отеля, местные стали выбираться на ту территорию, которую до этого занимали строители, у них были домики небольшие, сейчас они тоже сдаются, но их снимают в основном работники, туристы живут на побережье. А тогда был период, когда строители уже жили в достроенных корпусах отеля, а туристы ещё не приехали, домики стояли пустые. Местные их повскрывали и внутри полазили, пощупали мебель, сантехнику, окна со стёклами. Офигели.
Он замолчал, я оторвалась от рассматривания горизонта и посмотрела на Алана, он улыбнулся:
– Я им один подарил. Там поселился староста, мы пару раз вместе бухнули, нашли много общих интересов, договорились по всем пунктам, и его деревня
Я улыбалась, Алан гладил мою руку и медленно качал гамак, помолчал, потом тихо спросил:
– У тебя что-то случилось?
Я качнула головой, он добавил:
– Мне показалась, ты какая-то расстроенная.
Я опять качнула головой, спросила, чтобы сменить тему:
– Как там Деймон?
Алан перестал улыбаться и отвёл глаза, тихо сказал:
– Тяжко ему. Влюбился он.
– И что в этом тяжкого?
Алан молчал и перебирал мои пальцы, я ждала. Получить ответ хотелось, но не настолько сильно, чтобы его настойчиво требовать, поэтому я просто смотрела на наши переплетённые руки, на профиль Алана, на мой кулон на его груди. Время опять обтекало меня, но теперь не было ощущения, что я трачу его впустую, каждая секунда была чем-то, что останется со мной навсегда, чем-то драгоценным.
– К этому никто не готовит, принцесса, – наконец сказал Алан. Я посмотрела на него удивлённо, он чуть улыбнулся и отвёл глаза. – Вас, женщин, к этому готовят всю жизнь, у вас игры всякие, книжки про любовь, вам постоянно рассказывают, что однажды она придёт, и вы будете с кем-то, потом будете частью семьи, и это будет нормально. Мужчин этому не учат. У нас все игрушки связаны либо с войной, либо с работой, убивать учат с пелёнок, и учат тому, что это нормально, и это то, что должен уметь каждый. И ты живёшь такой уверенный, что держишь свою жизнь в своих руках, всё умеешь, всё можешь, ко всему готов. Общаешься с другими парнями, там всякие местные разборки, попытки всех под себя прогнуть, доказать своё превосходство, заставить себя уважать и подчиняться. В ответ все пытаются прогнуть тебя, испортить тебе самооценку, как-то подколоть, унизить, и к более взрослому возрасту любой учится с этим справляться, и думает, что он свою самооценку крепко держит в руках, и никто не может на неё повлиять. Это как будто крепость – ров, вал, сторожевые башни, часовые, пушки – всё готово тебя защищать, а ты сидишь такой в центре, в тронном зале, и никто до тебя никогда не доплюнет и не дотянется. И весь мир эту иллюзию поддерживает, все книги, фильмы, реклама – всё тебя убеждает, что стоит только быть богатым и успешным в работе, уверенным в себе и умеющим убивать, руководить, всех прогибать под себя – будешь в шоколаде, обязательно всегда счастлив, и все будут тебя любить, и ты будешь только это обожание спокойно принимать. А потом появляется любовь – и всё. Вся эта иллюзия рушится в миг, и становится очень страшно. И ты... Вся эта крепость, которую ты выстраивал всю жизнь, оказывается бесполезна, потому что враг не ломится в ворота, он уже внутри. И он может до тебя дотянуться, без проблем вообще, и ты не можешь от этого защититься, потому что ты не знаешь, как, ты к этому не готов. Страшно, капец.
– Ты рассматриваешь любовь как врага? – с недоумением уточнила я, Алан усмехнулся, задумался.
– Не как врага... Точнее, не любовь. Просто, когда какой-то человек вдруг становится очень важен, то его влияние обретает такую силу, что любое слово и взгляд воспринимаются очень остро. И да, поначалу это ощущается как враг в тылу, кто-то очень опасный, потому что он многое может. И хочется от этого защититься, как-то его прогнать за стены, или построить новые. Но проблема в том, что те приёмы, которым ты учился всю жизнь, не работают – ты можешь уметь прогибать мужчин идеально, но при попытке сделать то же самое против женщины, получаешь совершенно другой результат, привычные методы не работают, и это опять очень пугает. Вот Деймон сейчас на той стадии, когда ты уже осознал, что в тылу враг, и пытаешься от него защититься или хотя бы спрятаться. А не получается. И проблема в том... он не знает об этом ещё, но скоро узнает. Проблема в том, что если получится, то от этого будет только хуже. Если этот «враг» развернётся и уйдёт, то «хозяин крепости» будет ползти за ним и умолять вернуться. Потому что... вот так вот печально всё устроено.